"Эльвира Барякина, Анна Капранова. Гроб с музыкой " - читать интересную книгу автора

какого-то хитроумного договора поставки бумаги, и пока все редакции вкупе с
Настей и Танькой морально готовились к выносу тела, похоронам и поминкам
Измайлова, он вынужден был перебирать нормативные акты. Досады добавляло
еще то, что продавщица Валя рассказала не только Топ, но и всему народу,
что Кобец пытался кадрить нового PR-менеджера3 Ярославну Князеву, однако
вопреки всем ожиданиям был позорно послан на фиг.
Вообще появление этой Ярославны возбудило нездоровый интерес
коллектива. Раньше никаким PR-ом в альянсе и не пахло, а тут Боря привел
какую-то сногсшибательную девицу, посадил к себе в кабинет и велел
сотрудникам помогать во всех ее непонятных начинаниях. То, что она
нравилась ему, было видно невооруженным глазом, и народ сразу же решил, что
она Борина любовница. А что еще думать, если Ярославна ни на шаг не отходит
от Грушкова, до простых смертных не снисходит, знакомиться ни к кому не
идет и ставить бутылку за "прописку" явно не собирается? Больше всех
возмущалась Борина секретарша Софочка. Она вытаращивала глаза и нервозно
тряся своими кулачками и пучочком, негодовала:
- Ну мне не понятно, почему я должна мыть чашки за этой... женщиной?!
Вот за Борисом Игоревичем - это да, за посетителями его - тоже согласна. Но
где это написано, чтобы я - секретарь-референт с высшим образованием - мыла
посуду за ней?! А вы знаете, сколько она выдувает иногда? Это же какое-то
национальное бедствие!
Софочку все понимали: она была человеком добрым, отзывчивым и
общественно полезным. А понимание коллег только подогревало ее протест.
Тут как раз из Валиных уст стало известно, что альянсовский ловелас
номер один Лешка Кобец получил от Ярославны от ворот поворот. Народ
моментально решил, что за гордость и высокомерие она заслуживает всеобщей
нелюбви, а Леха - самого, что ни наесть, теплого сочувствия. В результате
этого сотрудники время от времени заходили в Лехин кабинет вроде как по
служебным делам, а потом как бы невзначай вставляли: "Ну, ничего, и на
старуху бывает проруха". И весьма довольные собой удалялись.
Сравнение со старухой было само по себе неприятным, и вообще Леха
полагал, что в такое время уместнее сочувствовать покойнику, а не ему, но
общественность считала иначе. Поэтому когда в его кабинет заявился
корректор Ямин, Леха был готов сорваться.
Но Ямин, как ни странно, не предпринял попытки утешить его в "горе".
- Леш, - позвал он, нервно ерзая на стуле. - У тебя есть рубликов
триста до зарплаты?
Давать Ямину деньги считалось плохим тоном, так как он имел привычку
занимать и не отдавать. Стрясти же с него старые долги редко кто решался:
вид у корректора был все время такой несчастный и замученный, что добавлять
к его бедам еще одну, становилось как-то неудобно.
- Я и сам без копейки сижу, - сердито буркнул Леха. (Это было вранье,
но Ямин и так был должен уже тысячу пятьдесят).
Корректор тяжко вздохнул.
- Все кругом бедные... Это все из-за Измайлова! - с неожиданной
страстью выкрикнул он. - Это его Бог покарал за нас!
- Почему? - удивился Леха.
- А потому! Любой другой директор хотя бы интересовался, чем живут его
сотрудники! Хотя бы пытался понять, какие у них нужды!
- А у тебя есть нужды?