"Лив Нансен-Хейер. Книга об отце (Ева и Фритьоф) " - читать интересную книгу автора

разлуку.
Фритьоф тем временем читал лекции в Англии, Шотландии и Ирландии.
Повсюду лекции давали полный сбор, вызывали инте рес слушателей, а газеты
посвящали целые полосы организатору Гренландской экспедиции, который теперь
собирался в еще более рискованное путешествие. Интерес к экспедиции на
Северный по люс был велик. От предложений денежной помощи и других видов
поддержки не было отбоя. Это радовало Нансена, но, как пра вило, он ничего
не принимал.
Доклад об эскимосах вызвал настоящую сенсацию. "Кажется, я сурово
говорил о миссионерах и развитии цивилизации,- писал он из Бирмингема.- Но
доклад был хорош и хорошо принят".
Он навестил родственников своей невестки - жены Алексан дра, которые
встретили его очень радушно.
"Это очень добрые люди, которые изо всех сил стремятся быть приятными.
Но, боже мой, до чего они скучны, по большей части".
Он тосковал по Еве, и поэтому все окружающие люди казались ему
несносными.
Но вдруг случилось нечто волнующее. В гостиной этой семьи было много
безделушек и фотографий в рамках, расставленных повсюду, как в большинстве
английских домов, и посреди всех этих совершенно неинтересных ему портретов
он увидел на одном из столиков фотографию. "Я - к ней, и долго стоял и
смотрел на нее, у меня чуть не брызнули слезы из глаз. В тот миг я желал,
чтобы все эти люди провалились ко всем чертям, тогда я мог бы поцеловать
портрет. Ведь это была ты!"
У Фритьофа для мамы было удивительное прозвище. Оно встречается почти
во всех его письмах к ней. Он называл ее "Ева-лягушка".

"Дорогая, трогательная моя Ева-лягушка! - пишет он из Бир
мингема.- Не мучай ты себя домашними заботами, о которых я не могу без боли
читать. Я ведь теперь так много зарабатываю, а к тому же, когда мы вместе
этим займемся, вот увидишь, дело пойдет на лад. Да ну их к чертям, все эти
проклятые деньги.
Сказать просто не могу, до чего я рад, что ты опять здорова и
Шельдеруп так доволен тобой. Да, ты замечательный человек, это ясно. Ты
только не грусти больше, моя лягушечка, и что это ты вздумала терять
аппетит, ты ешь побольше и веселись как следует. И пора тебе наконец ехать
меня встречать".

А Ева у себя в Христиании "тосковала так, что даже поблед нела и
отощала и стала уродиной", как писала она Фритьофу. Но все-таки не вешала
носа. Окрепнув немного, она сразу же на чала занятия с детьми торговца
музыкальными инструментами Вармута.

"У меня тоже денег - куры не клюют,- писала она с гор достью.- И я
чувствую, что действительно могу чему-то на учить".

Однажды в дружеском кругу профессора Амунда Хелланда ее все-таки вывели
из равновесия. Шутник Хелланд, поддразнивая ее, рассказал о кареглазой
красотке, в которую Фритьоф был влюблен до отъезда в Гренландию. И тут Ева
не выдержала, написала об этом Фритьофу: