"Фернандо Намора. Живущие в подполье " - читать интересную книгу автора

к жизни и к миру, Васко сообщал товарищам, чьи камеры не выходили окнами к
амбразуре. Когда же корабль бросит якорь на том отрезке горизонта, который
виден из окна?) Тежо, Алберто! И у него чуть не сорвалось с языка: "Я не
буду больше рассказывать тебе о Полли и не сумею рассказать о себе. Но
говорить о других - значит приближать тебя и самому приближаться к себе.
Будет ли тебе это интересно? Послушай, Алберто: вот перед нами Тежо, а в
тюрьме был один служитель, для которого Тежо был мерилом всего. Может быть,
тебе не очень интересно слушать, как он с этой меркой подходил к людям и
событиям, однако именно второстепенные обстоятельства и персонажи зачастую
объясняют нам драматическую развязку. Пусть память неторопливо продвигается
вперед, пусть вместо проторенных троп она дерзнет устремиться по тем, что
внушают ей страх. Могу ли я в самом деле на тебя положиться?"
Служитель был неотесанным, нескладным и болезненным человеком, с
головой, втянутой в плечи. Ни одно дело у него не спорилось. Он отлично
знал, что в другом месте работы ему не найти. Да он и не пытался,
довольствуясь тем, что имел: едой и куревом. А выкуривал он больше трех
пачек в день. Разговаривал с арестантами, не вынимая изо рта сигареты,
неизменно резким тоном, но не от трусости или неприязни, просто иначе не
привык. С заключенными его связывали странные узы мрачного сосуществования.
Они были обитателями его маленькой вселенной. И он, разумеется, не питал к
ним ни уважения, ни сочувствия, не понимал, что означает их присутствие в
тюрьме, и, уж конечно, не испытывал к ним почтительного любопытства либо
восхищения. Они были для него просто людьми. Живыми людьми, обитающими в его
замкнутом мире! Другие, те, что олицетворяли собой правосудие, которое он не
мог и не желал понять, хотя порой неизъяснимая тоска сжимала его грудь,
приходили и уходили; они являлись из внешнего мира, далекого и
подозрительного, принадлежали этому миру и возвращались в него. А
заключенные находились в тюрьме. Ему было неважно, по какой причине.
Поэтому, хоть он и опасался надзирателей, особенно молодых и рьяных, он
часто приоткрывал дверь камеры и, осторожно косясь на лестницу, начинал
разговор. Ворчливо, брызгая слюной, он произносил пустые, бессвязные слова,
складывающиеся в раздраженный монолог. А заслышав шаги, быстро удалялся от
двери и так ловко проделывал это, что никому и в голову не приходило, будто
он занят чем-то другим, а не подметает коридор. Его излюбленной темой, судя
по тому, что он чаще всего к ней возвращался, была служба в армии. Служил он
на Азорских островах. "Там тоже тюрьма. Представляете, остров, а со всех
сторон Тежо". "Тежо" означало воду, будь то море или река. "Там, вдалеке,
Тежо", - пояснял он новичкам, или: "Там, у берегов Тежо...", или же: "Когда
на Тежо поднимается буря, даже с неба сыплется песок". А знают ли они, что
нашу страну когда-то посещала королева? "Однажды к нам приехала королева, и
на Тежо зажгли иллюминацию. Я сам видел". Если перед кем-нибудь
распахивались ворота тюрьмы, служитель взбирался на крепостную стену и не
уходил оттуда до тех пор, пока недоступный для него город не поглощал
выпущенного на свободу арестанта. В такие дни он придирался ко всем из-за
пустяков. Однажды зимним утром, когда Тежо казался тусклым от низко нависших
туч, он повесился на дереве в тюремном дворе. Кое-кто связал его
самоубийство с тем, что накануне заключенный, которого он брил, отрезал себе
лезвием язык.
Это был друг служителя. Рикардо. Он отрезал бритвой язык, чтобы пытки
не вырвали у него неминуемого признания.