"Анатолий Найман. Мемуарр" - читать интересную книгу автора

Наблатыкала. Сделав из меня моего собственного деда. По полной.

Что же было в промежутке? Между деда отсутствием и его в виде меня
столь протяженным втелесиванием и вразумением? Надо вспомнить. О, чего
только не было! Да каждый сам знает. Начать с зубной боли. Трещины в эмали,
пещерки в костной ткани. Их рассверливание, таящее в себе рабскую готовность
и паническую неизбежность в любой миг вспыхнуть взрывом истязаний.
Нестерпимых, дальнеродственных насаживанию на кол, предутреннему расстрелу,
свинцу, дробящему череп. Для будущей закупорки месопотамским цементом.
Начать непременно с этого, а продолжить равным ему, зубному изуверству,
садом наслаждений. О коих умолчим из-за неосуществимости выкупа у тех, кто
их доставлял, копирайта на оглашение. Из-за невозможности, которая, если
по-честному, лишь скрывает бессилие адекватно их изобразить. Правда, на
уровне всех уже существующих попыток, как-нибудь бы изобразили. Но соединить
"наслаждение" и "как-нибудь" - все равно что плюнуть в бешеное сотворение
воды и базальта на потомакских Грейт Фоллс. Где - помню - был, стоял,
трепетал, терял рассудок. С пересохшим ртом: и захоти плевать - чем?
И так далее. Чего только не было, все было. Все, что у всех, - и
кое-что, что только у меня. Все, что можно вспоминать. Ах, предупредил бы
кто-нибудь, что ни в коем случае не надо, не вспоминай! Чтбо вспомнил, то
немедленно и забыто. Отныне будешь вспоминать только вспомненное. Отныне три
тысячи шестьсот секунд каждого часа, двадцать четыре часа каждых суток минус
сон при условии, что ничего не снится, тридцать суток каждый месяц -
самодовольно ужмутся до "а сейчас он поделится с нами воспоминаниями". А он
уже поделился. Вот на этих трех, ну пяти сотнях страниц, которые, если
гладко пойдет, мы за пару дней осилим. Пока не вспоминал, то помнишь,
переплывал Оку - и как сносило! Струи были струны тревоги, сети риска, раз
на раз не приходился. А стал вспоминать - и сплелось в один общий кроль и
брасс. Против которых потоку не устоять - и обмелело. Обмелев, где заросло,
где высохло. Тридцать метров пешком до белого бакена не выше сосков,
тридцать от него до красного по плечи и последних тридцать до берега, уже
поднимаясь из вод, как дядька Черномор. Сложив рубашку, штаны, кеды,
перетянув ремнем, подняв над головой. Можно не плыть, плаванье - там, в
воспоминанье.
А ведь соврал! Ведь это ты Лугу переплывал. И не особо сносило.
А одежку над головой, как знамя и SOS, ввысь подняв, Жеймяну
форсировал, по дну ступая. Лугу под Ленинградом, Жеймяну в Литве -
вспомни-ка, мемуарист... Ну Лугу, ну Жеймяну. Но не соврал. Приврал - это
да. Так небось не книгу судеб переписываю. В ней, в судеб, ни единого
наклона буковки нет неправды. Потому никто ее и не видел. А у меня мемуарр,
такой специальный жанрр, чтобы привирать, бессознательно и правдоподобно.
Например, мемуар про кота Мамурру. Такой персонаж в стихах Катулла. Я
студентом листаю книжку "Лирика", только что вышла. Туманная роза на супере,
воробей на обложке, чувак с лирой и в бороде, чувиха с цветком и грудью на
развороте титула. Кот Мамурра (прибавлено: и с ним похабник Цезарь). Кот
прежде всего небось потому, что Мамурра - мурлыканье. А так - мерзавец. И
никакой не кот - а козел. Говорят, поселилась под мышкой дикая тварь у
тебя - старый вонючий козел. Пиотровский Адриан перевел. В аккурат в этой
"Лирике" ему имя вернули. Замученному в застенке, после двадцатилетней
безымянности. Кота это он придумал, римляне крепче выражались, а по-русски в