"МИР ТЕСЕН" - читать интересную книгу автора (Лодж Дэвид)
1
«Апрель, беспощадный месяц», — беззвучно процитировал Перс МакГарригл, глядя сквозь мутные стекла на выпавший не по сезону снег, который покрыл хрусткой коркой лужайки и клумбы университетского кампуса в Раммидже. Перс лишь недавно закончил магистерскую диссертацию, посвященную поэзии Т. С. Элиота, однако начальные строки поэмы «Бесплодная земля» с равной вероятностью могли прийти на ум любому из полсотни мужчин и женщин разных возрастов, томящихся в ступенчатом лекционном зале. Поскольку поэма прекрасно известна всем им, университетским преподавателям английского языка и литературы, собравшимся в одном из центральных графств Англии на ежегодную конференцию, и мало кто из них доволен происходящим.
Впрочем, тревога и смятение на лицах появились днем раньше, когда участники встретились на традиционном приеме с хересом. К тому времени они уже ознакомились с жильем, предоставленным им в одном из университетских общежитий — в здании, спешно возведенном в 1969 году, в самый бум высшего образования, и теперь, через каких-то десять лет, уже изрядно обветшавшем. Они мрачно распаковали чемоданы в комнатах с рябыми стенами, украшенными узором из блеклых прямоугольников — следами наскоро, с кусками штукатурки, сорванных афиш и плакатов (собственности разъехавшихся на пасхальные каникулы студентов). Они оценивающе осмотрели перепачканную и поломанную мебель, исследовали пыльные шкафы, тщетно пытаясь обнаружить плечики для одежды, и ощупали узкие кровати с провисшими пружинами, которые утратили упругость за десять лет нещадных молодецких кувырканий и совокуплений. В каждой комнате была раковина, хотя не в каждой раковине можно было обнаружить пробку и не каждая пробка имела цепочку. Некоторые краны было невозможно открыть, иные же вовсе не закрывались. Для более изощренных гигиенических процедур или отправления естественных потребностей следовало, собравшись с духом, отправиться по лабиринту продуваемых сквозняками коридоров в общую умывальную комнату, где находились ванны, душевые и туалеты, правда, с ограниченной приватностью и нерегулярной подачей горячей воды.
Для ветеранов конференций, проводимых в британских провинциальных университетах, подобные неудобства были привычны и, при известной доле стоицизма, приемлемы; то же касалось и низкосортного хереса, которым угощали на приеме (это была малоизвестная марка, нахально заявлявшая о своей испанской подлинности аляповатой этикеткой с изображением корриды
Именно в этом уверил Перса МакГарригла на приеме с хересом унылый пожилой мужчина, потягивавший апельсиновый сок из бокала, в который каждую минуту норовили соскользнуть его очки. На его нагрудном значке было написано «Доктор Руперт Сатклиф», а сам значок был желтого цвета, что указывало на принадлежность кафедре, принимающей гостей.
— Неужели? — спросил Перс. — А я вообще не знал, чего здесь можно было ожидать. Я впервые попал на конференцию.
— Конференции преподавателей английского языка и литературы бывают самые разные. Все зависит от того, где они проводятся. В Оксфорде или Кембридже можно ожидать, по меньшей мере, человек сто пятьдесят участников. Я же говорил Лоу, что в Раммидж никто не приедет, но он меня и слушать не захотел.
— Лоу?
— Заведующий нашей кафедрой, — нехотя процедил сквозь зубы доктор Сатклиф. — Сказал, что если провести в Раммидже конференцию, то его репутация в академическом мире возрастет. Необоснованные амбиции, и только.
— Это профессор Лоу раздавал нагрудные значки?
— Нет, это Боб Басби, тоже не лучше. А то и хуже. За несколько недель до конференции суетился как заводной, организовывал культурную программу. Я чувствую, это дело станет нам в приличную сумму, — заключил доктор Сатклиф, с явным удовлетворением оглядывая поверх очков полупустую комнату.
— Руперт, привет, старина! А народу у вас негусто!
С этими словами мужчина лет сорока в ярко-синем костюме с размаху треснул Сатклифа промеж лопаток, и очки у того слетели с носа. Перс ловко поймал их и вернул владельцу.
— А, это ты, Демпси, — сказал Сатклиф, поворачиваясь к возмутителю спокойствия.
— По списку всего пятьдесят семь человек, и, кажется, приехали далеко не все, — сказал новоприбывший, чей нагрудный значок определил его как Робина Демпси, профессора одного из новых университетов на севере Англии. Он был коренаст и широкоплеч, с агрессивно выступающей тяжелой челюстью. Но глаза его, маленькие и близко посаженные, словно принадлежали другому человеку, более нервному и уязвимому, запертому внутри этого мощного корпуса. Руперт Сатклиф не слишком был рад видеть профессора Демпси и не пожелал делиться с ним мрачными мыслями о конференции.
— Не исключено, что многие задержались в пути из-за снега, — сухо сказал он. — Невероятная погода для апреля. Прошу прощения, Басби подает мне отчаянные знаки. Наверное, кончился хрустящий картофель или стряслось еще что-либо подобное.
И он удалился шаркающей походкой. — О боже! — воскликнул Демпси, окидывая взглядом комнату. — А тут еще этот снег!.. И зачем только я приехал? — Вопрос
прозвучал риторически, но Демпси ответил на него пространно и не переводя дыхания. — А я скажу вам зачем: я приехал, потому что у меня здесь семья, так что появился повод проведать ее. Детей, конечно. Вообще-то я в разводе. Когда-то я здесь работал, на этой кафедре, как ни странно. Ну и отсталый же здесь был народ! Да, похоже, он ничуть и не изменился. Те же самые физиономии. Сидят, как сидели. Этот Сатклиф, например, проторчал здесь сорок лет, с младых ногтей до старческих седин. Сам-то я убрался отсюда при первой же возможности. Это место не для тех, кто хочет чего-то добиться в жизни. Последней каплей стало назначение Филиппа Лоу на место старшего преподавателя — на место, которое должны были дать мне, ведь у меня к тому времени вышло три книги, а у него практически не было ни одной публикации. Теперь — вы не поверите — ему дали кафедру, а он так ничего и не опубликовал. Предполагалась книга о Хэзлитте[4]— вы только подумайте, о Хэзлитте! — была объявлена в прошлом году, но рецензий на нее я так и не видел. Да и какую книгу он напишет… Короче, как только ему дали старшего преподавателя, я сказал Дженет: ладно, нам здесь делать нечего, выставляй дом на продажу, едем в Дарлингтон — они меня уже сколько времени обхаживают. Сразу получил доцента и полную свободу заниматься своей темой, лингвостилистикой, — здесь-то этот предмет не жаловали, вечно чинили мне препятствия, настраивали против меня студентов, уговаривая их не записываться на мои курсы, — нет, я был рад отряхнуть прах Раммиджа со своих ног, поверьте мне! Случилось это десять лет назад, в то время Дарлингтон был не очень крупным заведением, впрочем, таким он и остался, но в этом был своеобразный вызов судьбе, а студенты оказались на удивление толковые. Во всяком случае, я был доволен, только вот Дженет место не понравилось, невзлюбила с первого взгляда. Ну, конечно, в университетском городке зимой тоскливо, он расположен на окраине Дарлингтона, рядом с болотами, а дома были в основном панельные; теперь-то у нас получше, и овцы па кампусу не разгуливают, а здание факультета металлургии получило приз за архитектуру, но в то время… Одним словом, дом нам продать не удалось, как раз ипотеки заморозили, поэтому Дженет решила пока суд да дело остаться в Раммидже, да и для детей так было лучше, Дезмонд пошел в последний класс начальной школы, так что я ездил туда-сюда, навещал их по выходным, ну, когда мог; Дженет, конечно, было нелегко, да и мне тоже, а потом мне подвернулась эта девушка, моя аспирантка, ну, вы понимаете, мне там было одиноко, все это было неизбежно, что и говорить, — так я и Дженет сказал, когда она узнала про девушку…
Тут Демпси вдруг замолчал и, наморщив лоб, уставился в бокал с хересом.
— Не знаю, зачем я вам все это рассказываю. — Он с укоризной взглянул на Перса, который уже несколько минут недоумевал по тому же поводу. — Я даже не знаю, кто вы. — Он наклонился, чтобы прочесть надпись на значке Перса. — «Университетский колледж, Лимерик», вот как! — сказал он с хищной ухмылкой. — «Молодой аспирант в Лимерйке»… Я думаю, вам все это говорят?
— Почти все, — согласился Перс. — Но, знаете, редко кто идет дальше первой строчки. Не так просто подобрать рифму к Лимерику.
— Как насчет «Загляделся на девичьи задики»? — предложил Демпси после недолгого размышления. — Мне кажется, неплохая перспектива.
Перс покраснел от смущения.
— Даже если пренебречь съехавшим ударением, размер неточный, — сказал он. — У вас анапест с дактилической клаузулой, а нужно с женской.
— Да что вы, неужели! Интересуетесь метрикой?
— В общем, да.
— Готов поспорить, что и сами стихи пописываете. — Пописываю.
— Я так и думал. У вас и внешность соответствующая. Неприбыльное, надо сказать, дело.
— Я это уже понял, — сказал Перс. — А вы женились на той девушке? — На какой? — На аспирантке.
— А, на той… Нет. Она, в конце концов, сделала мне ручкой. Чего еще ждать от аспиранток… — Демпси поболтал в бокале остатки хереса.
— А жена? Приняла вас обратно?
— С какой стати? У нее теперь другой мужчина.
— Прискорбно, — сказал Перс.
— Ничего, я держу хвост пистолетом, — не вполне уверенно заявил Демпси. — И ни о чем не жалею. Дарлингтон — хорошее место. Только что специально для меня купили новый компьютер.
— И вы теперь профессор, — почтительно заметил Перс — Да, я теперь профессор, — подтвердил Демпси. — И Лоу, конечно, тоже, — добавил он, помрачнев.
— Так который же профессор Лоу? — спросил Перс, оглядывая комнату.
— Да здесь он где-то. — Демпси с неохотой обвел глазами угощавшихся хересом в поисках Филиппа Лоу.
В этот момент стоявшие кучками участники конференции рассредоточились и, как по мановению волшебной палочки, образовали широкий проход между Персом и входом в зал. Там, задержавшись в дверном проеме, стояла самая красивая девушка из тех, что он когда-либо видел в своей жизни. Была она высока и стройна, с женственной фигурой и смуглой бархатистой кожей. Черные блестящие волосы двумя волнами ниспадали ей на плечи, и черным был цвет ее гладкого шерстяного платья с низким вырезом на груди. Она сделала несколько шагов вперед и взяла бокал хереса с подноса проходившей мимо официантки. Но сразу пить вино не стала, а поднесла бокал к лицу, как если бы это был цветок. Пальцами правой руки она сжимала ножку бокала, а левая рука поддерживала правую под локоть. Взглянув поверх бокала агатовыми глазами прямо в лицо Персу, она едва заметно улыбнулась, приветствуя его.
Затем поднесла бокал к алым влажным губам — нижняя казалась слегка припухшей, словно от укуса, — сделала глоток, и Перс заметил, как на горле у нее легонько шевельнулись мышцы. «Боже милосердный!» — выдохнул Перс, снова цитируя, на этот раз из «Портрета художника в юности».
Затем, к его крайнему недовольству, высокий презентабельный мужчина средних лет со щегольской серебристой бородкой и копной волнистых волос того же оттенка, густых по краям, но редких на макушке, ринулся девушке навстречу, заслонив ее от Перса.
— А вот и Лоу, — сказал Демпси.
— Что? — медленно приходя в себя, спросил Перс.
— Лоу — вот тот тип, охмуряющий аппетитную девицу, которая только что появилась здесь, и одетую — весьма относительно — в черное платье. Лоу, похоже, сейчас просверлит ей взглядом бюст.
Перс залился краской и внутренне напрягся, готовый в рыцарском порыве защитить девушку от оскорбления. Со стороны и вправду могло показаться, что профессор Лоу, наклонившись к ней, чтобы прочесть надпись на значке, беспардонно уставился в вырез ее платья.
— Сногсшибательные буфера, вы не находите? — заметил Демпси.
— Буфера?
— А что вы так взвились? Сами-то как бы вы их назвали?
— Я бы назвал… Я бы назвал их… куполами на часовне ее тела, — сказал Перс.
— Господи, да вы действительно поэт! Послушайте, вы не будете против, если я возьму еще бокал хересу, пока он не кончился? — Демпси удалился, плечом прокладывая дорогу к официантке и оставив Перса в одиночестве.
Нет, не в одиночестве! Каким-то чудом та самая девушка материализовалась прямо у него под боком.
— Привет! Как вас зовут? — спросила она, вглядываясь его значок. — Мне без очков эти мелкие надписи не прочесть. — Голос у нее был звучный и мелодичный, с легким американским акцентом и какой-то неуловимой особенностью.
— Перс МакГарригл, из Лимерика, — с готовностью ответил Перс.
— Перс? Это сокращенное от Персиваль?[5]- Возможно, если вам так угодно.
Девушка рассмеялась, обнажив безупречно ровные белоснежные зубы:
— Как это понимать — если мне угодно?
— Вообще, это вариант имени Персеи. — Он по буквам произнес его.
— А, как в «Поминках по Финнегану»! «Баллада о Персеи О'Рейли».
— Именно так. Я бы не удивился, если бы оказалось, что все варианты никакого отношения к Персивалю не имеют. Персиваль регsе[6], как сказал бы сам Джойс, — добавил он, и был награжден еще одной ослепительной улыбкой.
— А МакГарригл?
— Это старинная ирландская фамилия, означающая «сын высочайшей доблести».
— Наверное, непросто этому соответствовать.
— Стараюсь, как могу, — сказал Перс. — А вас зовут?… — Он склонился к ее высокой груди, теперь поняв, почему профессор Лоу чуть не сунул нос в ее декольте, пытаясь прочесть имя на значке: оно было написано от руки очень мелким почерком. «А. Л. Пабст», коротко возвещала надпись. Университет, из которого она приехала, на значке указан не был.
— Анжелика, — подсказала она.
— Анжелика! — Перс не произнес, а скорее выдохнул ее имя по слогам. — Как красиво звучит!
— «Пабст» несколько портит картину, правда? И уж совсем не то, что «сын высочайшей доблести».
— Наверное, это немецкая фамилия?
— По происхождению, пожалуй, да, хотя папа был голландцем.
— Но вы ни на немку, ни на голландку не похожи. — Правда? А на кого же?
— Вы похожи на ирландку. Вы напоминаете мне женщин с юго-запада Ирландии, чьи предки выходили замуж за моряков испанской Непобедимой армады, которая в 1588 году в сильнейшем шторме разбила свой флот у побережья Манстера. У этих ирландок как раз ваши черты.
— Как романтично! Возможно, это и правда. Я ничего не знаю о своем происхождении.
— Почему же?
— Меня удочерили.
— А что значит инициал «Л»?
— Довольно глупое имя. Даже не скажу какое.
— Тогда зачем писать его?
— В научном мире, если использовать двойные инициалы, то люди принимают вас за мужчину и относятся к вам более серьезно.
— Вас, Анжелика, никто не примет за мужчину, — со всей искренностью сказал Перс.
— Я имею в виду — в переписке. Или в публикациях. — У вас много публикаций?
— Не очень, то есть пока никаких. Я еще не закончила работу над диссертацией. Так вы говорите, что преподаете в Лимерике? Там большая кафедра?
— Я бы не сказал, — ответил Перс. — Вообще говоря, нас только трое. А колледж у нас сельскохозяйственный. Мы лишь недавно стали преподавать гуманитарные дисциплины. Так вы действительно не знаете, кто ваши родители?
— Не имею ни малейшего представления. Я найденыш. — И где же вас нашли, если мой вопрос не слишком неуместен?
— Пожалуй, он несколько интимен, учитывая, что мы едва знакомы, — ответила Анжелика. — Ну ладно, скажу. Меня нашли в туалете самолета голландской авиакомпании «КЛМ», летевшего из Нью-Йорка в Амстердам, и отроду мне было полтора месяца. Никто не мог понять, как я туда попала.
— Вас обнаружил мистер Пабст?
— Нет, в то время папа был каким-то начальником в компании «КЛМ». Они с мамой удочерили меня, потому что своих детей у них не было. А у вас на кафедре действительно только трое преподавателей?
— Да. Профессор МакКриди читает староанглийскую литературу, доктор Куинлан — среднеанглийскую, а я — современную.
— Как? Сразу всю? От Шекспира до?…
— Т. С. Элиота. Моя магистерская диссертация посвящена влиянию Шекспира на творчество Элиота.
— Вы там, наверное, вкалываете до седьмого пота.
— Сказать по правде, у нас и студентов немного. О нашем существовании мало кому известно. Профессор МакКриди считает, что лучше не высовываться… А вы, Анжелика, что преподаете?
— У меня сейчас нет постоянной работы. — Анжелика нахмурилась и озабоченно стала смотреть по сторонам, словно пытаясь подыскать себе место, так что Перс упустил самое важное слово в ее следующей фразе. — У меня была почасовая в… Но сейчас я пытаюсь закончить докторскую диссертацию.
— Какова ее тема? — спросил Перс.
Анжелика перевела на Перса агатовые глаза: «Любовный роман».
В этот момент гонг возвестил об ужине, толпа колыхнулась к выходу, и Перса от Анжелики оттерли. К его великой досаде, сидеть за столом ему пришлось между двумя медиевистами — один был из Оксфорда, другой из Аберистуита, — которые, отклонившись на стульях под опасным углом, завели за его спиной оживленное обсуждение метрики у Чосера, в то время как он, нагнувшись над тарелкой с какой-то жареной подошвой, бросал тоскливые взгляды на другой конец стола, где Филипп Лоу и Робин Демпси наперебой ухаживали за Анжеликой Пабст.
— Если вы ищете соус, молодой человек, то он прямо перед вами.
Реплика последовала от престарелой дамы, сидевшей напротив Перса. Тон ее голоса был резковат, но выражение лица вполне дружелюбно, и на замечание Перса о том, что соус говядине уже не поможет, она заговорщически улыбнулась. На ней было черное шелковое платье старомодного покроя; ее седые волосы скрывались под сеткой, украшенной черным блестящим бисером. На ее нагрудном значке было написано: «Мисс Сибил Мейден, Гертон-колледж, Кембридж».
— Я уже давно на пенсии, — пояснила она, — но когда могу, участвую в конференциях. Они помогают мне забыть о возрасте.
Перс осведомился о ее научных интересах.
— Пожалуй, меня можно считать фольклористом, — сказала она. — Я была ученицей Джесси Уэстон. А чем занимаетесь вы?
— Я получил степень магистра за Шекспира и Т. С. Элиота.
— Тогда вы, несомненно, знакомы с книгой мисс Уэстон «От ритуала к роману», из которой мистер Элиот почерпнул образные ряды и аллюзии для своей «Бесплодной земли».
— Да, эта книга мне известна, — ответил Перс
— Мисс Уэстон доказывает, — продолжила мисс Мейден, будто и не слыша его ответа, — что поиски чаши Святого Грааля, которые обычно связывают с рыцарями Круглого стола, лишь на первый взгляд могут показаться христианской легендой и что ее истинный смысл возводится к языческому ритуалу оплодотворения. Если бы мистер Элиот принял ее рассуждения всерьез, это набавило бы нас от слезливой религиозности его поздней поэзии.
— Что ж, — примирительным тоном сказал Перс, — я думаю, каждый из нас ищет свой собственный Святой Грааль. Для Элиота это была вера в Бога, для кого-нибудь другого — любовь к прекрасной женщине.
— Могу я вас попросить передать соус? — обратился к Персу оксфордский медиевист. Перс исполнил его просьбу.
— В конце концов, все сводится к сексу, — уверенно заявила мисс Мейден. — К бесконечному обновлению жизни. — Она уставила глаза-бусины на соусник в руке оксфордского медиевиста. — Чаша Грааля, например, являет собой древний и весьма распространенный женский вагинальный символ. — (Оксфордский медиевист, похоже, передумал подливать себе соус.) — А чудодейственное копье Грааля, пронзившее, по преданию, тело распятого Христа, — символ явно фаллический. В «Бесплодной земле» Элиота в действительности речь идет о его страхе перед импотенцией и бесплодием.
— Я слышал эту трактовку, — сказал Перс. — Она мне представляется упрощенной.
— Вполне с вами согласен, — заявил оксфордский медиевист, — Весь этот фаллический символизм — сплошная мура. — Для вящей убедительности он пронзил воздух ножом.
Занятый дискуссией, Перс не заметил, как Анжелика покинула столовую. Он стал искать ее в баре, но там ее не было, и вообще в тот вечер она больше не появилась. Перс рано лег спать и всю ночь проворочался на узком комковатом матрасе, прислушиваясь к шуму водопроводных труб, шагам в коридоре, хлопанью дверей и фырчанию автомобильных двигателей у него под окном. Раз ему послышался Анжеликин голос, произнесший «Спокойной ночи», но, подскочив к окну, он ничего не разглядел кроме света удаляющихся фар. Перед тем как вернуться в постель, он зажег над умывальником лампу и критически рассмотрел свое отражение в зеркале. Он увидел бледное, круглое, веснушчатое лицо, курносый нос, светло-голубые глаза и копну рыжих курчавых волос.
— Нельзя сказать, что я хорош собой, — пробормотал он, — но мне встречались рожи и пострашнее.
Анжелика не пришла и на пленарное заседание конференции, которое состоялось на следующее утро, и отчасти поэтому, сидя в зале, Перс про себя пробормотал «Апрель — беспощадный месяц». К другим причинам можно было отнести и сырую погоду, и нескончаемый холод, которого не ожидали работники университетской котельной, и несъедобную ветчину с помидорами, поданные на завтрак, и скучный доклад, который он принужден был слушать. Его читал оксфордский медиевист, темой была метрика у Чосера. Днем раньше, за ужином Перс уже познакомился с его основными мыслями, но от повторного прослушивания доклад ничуть не выиграл.
Перс зевнул и переместил вес своего тела с одной ягодицы на другую. Лиц большинства коллег он не видел, но, судя по позам, многие из них были далеки от того, что происходит в аудитории. Иные сидели откинувшись назад, насколько позволяли стулья, и безучастно уставившись в потолок; другие навалились на столы, уткнувшись подбородком в ладони; третьи разлеглись на двух а то и трех стульях, закинув ногу на ногу и беспомощно свесив руки чуть не до полу. В четвертом ряду кто-то тайком разгадывал кроссворд из «Тайме», и по крайней мере трое, похоже, спали. На столе, за которым сидел Перс, некто, по всей видимости студент, потеряв последнее терпение, вырезал, глубоко вонзаясь в дерево, слово «Скучища». Другой процарапал: «Лоу — мудила». Перс решил, что и с тем и с другим утверждением стоит согласиться.
Неожиданно аудитория зашевелилась. Подводя итог сказанному, докладчик упомянул термин «структурализм».
— Несомненно, для наших друзей по ту сторону Ла-Манша — заявил он, слегка скривив губу, — все сказанное мною покажется пустой игрой воображения. Для структуралистов стихотворный размер, как и сам язык, есть просто-напросто система противопоставлений, и мысль о том, что он наделен внутренней экспрессией и даже подражательностью, покажется им непростительной ересью…
Иные из слушателей, возможно даже большинство, заулыбались, закивали головами и стали подталкивать друг друга локтями. Другие нахмурились, поджали губы и застрочили по бумаге. Обсуждение доклада, которым руководил медиевист из Аберистуита, прошло с оживлением.
Далее был объявлен перерыв, и участников пригласили в профессорскую на чашку кофе. Там Перс, к своей радости, обнаружил уютно устроившуюся в кресле Анжелику — она была чудо как хороша в джемпере с высоким воротом, твидовой юбке и кожаных сапогах до колена. Она только что вернулась с прогулки, и на щеках ее горел здоровый румянец.
— Завтрак я проспала, — объяснила она, — да и на заседание идти было поздно.
— Вы не много потеряли, — сказал Перс, — и то и другое было неудобоваримо. А куда вы пропали вчера вечером? Я нигде не мог вас найти.
— Да знаете, профессор Лоу пригласил кое-кого из приехавших к себе домой на бокал вина.
— Вы с ним друзья?
— Нет. Я раньше его не знала, если вас именно это интересует. Но он очень славный. — Хм, — сказал Перс.
— О чем был доклад? — спросила Анжелика. — Вообще говоря, о метрике у Чосера, но дискуссия развернулась по поводу структурализма. Анжелика, похоже, огорчилась:
— Какая досада, что я это пропустила. Структурализм меня очень интересует. — А что это такое? Анжелика рассмеялась.
— Нет, серьезно, — сказал Перс. — Что есть структурализм? Это хорошо или плохо?
Анжелика с удивлением взглянула на Перса, явно размышляя, не морочит ли он ей голову:
— Но вы же должны хоть что-то об этом знать, Перс. И уж наверняка слышали о нем, там, где вы… А что вы кончали?
— Университетский колледж в Дублине. Но, видите ли, я там недолго пробыл. У меня обнаружили туберкулез. Правда, ко мне отнеслись по-человечески и разрешили писать диссертацию в санатории. Изредка меня навещал научный руководитель, но в основном я работал самостоятельно. А на бакалавра я учился в Голуэе. Там о структурализме и слыхом не слыхивали. Получив магистра, я вернулся домой и два года проработал на ферме. Я из фермерской семьи, из графства Мейо.
— Вы тоже думали стать фермером?
— Нет, просто после болезни хотел набраться сил. Врачи сказали, что главное — это свежий воздух.
— Ну и как, набрались сил?
— О да, теперь я здоров как бык. — Перс крепко постучал себя по грудной клетке. — А затем я получил работу в Лимерике.
— Считайте, что вам повезло. В наше время найти работу непросто.
— Мне действительно повезло, — согласился Перс. — Тут не поспоришь. Как потом выяснилось, на собеседование меня пригласили по ошибке. На самом деле их интересовал другой МакГарригл, какой-то почетный стипендиат из оксфордского Колледжа Святой Троицы. Но письмо попало ко мне — канцелярия напутала, — и они постеснялись отзывать меня с собеседования.
— Да уж, повезло так повезло, — сказала Анжелика. — Но ведь они могли предпочесть других кандидатов.
— Мое везение на этом не кончилось, — продолжал Перс. — Других не было, по крайней мере приглашенных на собеседование. В Лимерике уже точно знали, что возьмут МакГарригла, поэтому решили сэкономить на транспортных расходах и других претендентов не приглашать. Короче говоря, я еще ни разу не был на академической тусовке. Потому и приехал на конференцию. Хочу повысить свой уровень. Узнать, что происходит в мире великих идей. Кого надо читать, кого не надо, и все такое прочее. Так что расскажите мне о структурализме.
Анжелика сделала глубокий вдох, затем резко выдохнула:
— Даже не знаю, с чего начать, — сказала она. Тут зазвенел звонок, призывающий всех вернуться в аудиторию. — Но ее спас звонок! — рассмеялась Анжелика.
— Продолжим позже, — не унимался Перс.
— Непростую вы мне задали задачу, — сказала Анжелика.
Участники конференции потянулись слушать второй за сегодняшний день доклад, бросая завистливые взгляды на оксфордского медиевиста, который, уже в пальто и с чемоданом в руке, раскланивался с Филиппом Лоу. «На этих конференциях всегда так, — услышал Перс, — главный докладчик сваливает, как только отчитает свой текст. А остальные чувствуют себя осажденной армией, которую генерал покидает на вертолете».
— Вы идете, Перс? — спросил а Анжелика.
Перс заглянул в программу конференции.
— Анималистическая образность в героических трагедиях Драйдена, — громко прочел он вслух.
— Возможно, это интересно, — вполне серьезно сказала Анжелика.
— Думаю, этот доклад я как раз пропущу, — сказал Перс. — И вместо него, пожалуй, напишу стихотворение. — Вы пишете стихи? Какого рода? — Короткие, — ответил Перс. — Очень короткие. — Какхайку? — Бывает, что и короче.
— Подумать только! И о чем же будет стихотворение?
— Вы сможете прочесть его, когда оно будет закончено.
— Замечательно. Буду ждать с нетерпением. Ну, я пошла.
Поблизости, неопределенно улыбаясь, маячил Филипп Лоу, будто пастушья собака, загоняющая овец в стадо.
— Встретимся перед обедом в баре, — сказал Перс и демонстративно направился в туалет, намереваясь пересидеть там начало лекции о Драйдене. Как назло, вслед за ним туда же заспешил Филипп Лоу в сопровождении Боба Басби. Перс закрылся в кабинке и присел на стульчак. Стоя над писсуарами, Лоу и Басби, судя по всему, говорили об отсутствующем докладчике.
— Когда он звонил? — спросил Лоу.
— Часа два назад, — ответил Басби. — Сказал, во что бы то ни стало будет здесь во второй половине дня. Я велел ему не скупиться на расходы.
— В самом деле? — усомнился Лоу. — По-моему, это несколько опрометчиво, Боб.
Перс услышал, как в умывальниках зашумела вода, зашелестели бумажные полотенца и хлопнула дверь, выпустившая наружу Лоу и Басби. Спустя пару минут он вышел из укрытия, тихо приблизился к аудитории и заглянул в маленькое дверное окошко. Анжелику он увидел в профиль — она сидела в одиночестве в первом ряду, держа наготове ручку и грациозно подавшись в сторону докладчика. На ней были очки в массивной черной оправе, и она выглядела внушительно и деловито, как всемогущая секретарша большого начальника. Остальные слушатели являли собой все ту же картину оцепенелой скуки. Перс на цыпочках отошел от двери и покинул здание. Он пересек кампус и пошел по дорожке, ведущей к университетскому общежитию.
Мокрые комья тающего снега падали с деревьев прямо Персу за шиворот, однако его это не беспокоило. Он сочинял стихотворение об Анжелике Пабст. К сожалению, между ним и его музой настойчиво вклинивался Йейтс, и все, что Перс смог сделать, это приспособить его стихи к своей теме:
Бормоча про себя эти слова, Перс МакГарригл вдруг понял, что влюбился. «Я влюбился», — сказал он роняющим мокрые комья деревьям, и прикрытому снежной шапкой красному почтовому ящику, и облезлой дворняжке, поднявшей лапу у ведущей к общежитию калитки. «Я влюбился!» — воскликнул он, обращаясь к длинной цепочке нахохлившихся воробьев, которые сидели на парапете вдоль раскисшей от грязи дорожки. «Я ВЛЮБИЛСЯ!» — закричал он что было мочи, вспугнув стаю гусей у искусственного озера, и стал бегать взад и вперед, а потом кругами по девственно белому снегу, оставляя за собой замысловатые узоры глубоких следов.
Тяжело дыша после пробежки, Перс подошел к корпусу Лукаса[8]умногоэтажной свечке, в которой участникам конференции был предоставлен ночлег (корпус Мартино[9], в котором они питались, был по контрасту построен в виде низкого цилиндра, что подтверждало взгляды мисс Мейден на распространенность сексуальной символики). У многоэтажки, урча двигателем, стояло такси, а из него выбирался коренастый мужчина в треухе с опущенными ушами и толстой сигарой во рту. Увидев Перса, он с криком «Привет!» поманил его пальцем.
— Послушай, это здесь проходит конференция? — спросил он с американским акцентом. — Конференция преподавателей английского языка и литературы. Название как будто правильное, но место довольно странное.
— Здесь мы спим, — объяснил Перс. — А заседания проходят в главном корпусе, это чуть дальше.
— А, тогда понятно, — сказал мужчина. — 0'кей, шеф, мы на месте. Сколько с меня?
— Сорок шесть фунтов восемьдесят пенсов, командир, — ответил таксист, взглянув на счетчик.
— О'кей, вот, получи, — сказал новоприбывший, отсчитал десять хрустящих пятерок из толстой пачки банкнот и просунул их в окошко водителю. Тот, заметив Перса, высунулся наружу и обратился к нему:
— Вам, часом, в Лондон не надо?
— Нет, благодарю вас, — ответил Перс.
— Ну, тогда я погнал. Бывай, командир.
Обомлев при виде несметного богатства, Перс подхватил элегантный кожаный чемодан новичка с множеством наклеек и потащил его в вестибюль общежития.
— И вы действительно, на самом деле, приехали из Лондона на такси? — спросил он.
— У меня не было выбора. Прилетаю утром в Хитроу — мне говорят, что транзитный рейс на Раммидж отменен, потому что аэропорт занесло снегом. Я сажусь в такси и мчусь на вокзал — там объявляют, что на всем пути до Раммиджа нет электричества. Ну и дела: страна парализована, Раммидж отрезан от столицы, народ бурно радуется, носильщики отдыхают. Когда я заявил, что поеду до места на такси, мне сказали, что я не в себе, и попытались отговорить. «Вы застрянете, — сказали мне, — автострады замело сугробами, люди простояли на дороге в машинах всю ночь». Тогда я нахожу смелого таксиста, мы пускаемся в путь, и что мы здесь видим? Слой снега в три пальца, и тот уже тает. Что за страна! — Он снял ушанку и зажал ее в вытянутой вперед руке. Она была сшита из ворсистого твида в яркую красно-коричневую клетку. — Эту шапку я купил сегодня в Хитроу, — сказал он. — Первое, что я всегда делаю, прилетев в Англию, — это покупаю себе шапку.
— Отличная шапка, — сказал Перс.
— Нравится? Напомни мне, чтобы я подарил тебе ее, когда буду уезжать. Мой путь лежит в более теплые края. — Большое вам спасибо.
— Пожалуйста-пожалуйста. Где мне зарегистрироваться? — Вон там лежит список комнат. Как вас зовут? — Моррис Цапп.
— Мне кажется, я слышал это имя.
— Очень может быть. А тебя как зовут?
— Перс МакГарригл, из Лимерика. Так это вы читаете доклад на вечернем заседании? Название которого будет объявлено дополнительно?
— Верно, Персик. Вот почему я так сюда рвался. Ну-ка, посмотри в конец списка. Фамилий на «Ц» не так уж много.
Перс посмотрел:
— Там написано, что вы поселены в другом месте. — Ах да, Филипп Лоу говорил, что я буду жить у него. Ну, и как конференция?
— Трудно сказать. Я на конференции впервые, так что мне не с чем сравнивать.
— Да что ты! — Моррис Цапп взглянул на него с любопытством. — Первый выход в свет! А кстати, где все?
— Слушают доклад.
— Который ты прогуливаешь? Что ж, первое правило конференции ты уже усвоил. Никогда не ходи слушать доклад. Если, конечно, сам его не читаешь. Но моего доклада это не касается, — прибавил он задумчиво. — Я не стану тебя уговаривать, чтобы ты пропустил мой доклад. Я вчера просмотрел его в самолете, как раз когда кино стали показывать, и остался им очень доволен. Фильм тоже был о'кей. И сколько народу придет меня слушать?
— На конференции собралось в общей сложности пятьдесят семь человек.
Профессор Цапп чуть не подавился сигарой.
— К тому же не все приходят слушать доклады, — сказал Перс. — Как вы сами видите.
— А ты знаешь, сколько народу собирается на подобную конференцию в Америке?
— У нас на всю страну столько преподавателей не наберется, — сказал Перс извиняющимся тоном.
— Ну, уж точно наберется больше пятидесяти семи, — простонал Моррис Цапп. — И где же они? Я тебе скажу где. Большинство сидит по домам, оклеивают обоями гостиные или выпалывают в саду сорняки, а те немногие, у кого в голове есть хоть одна интересная идея, отправляются на конференцию в места потеплей и не такие гнусные, как это. — Он обвел презрительном взглядом вестибюль общежития с его потрескавшейся пыльной плиткой на полу и мрачными бетонными стенами. — Ну, а хоть выпить здесь есть где?
— И вы действительно, на самом деле, приехали из Лондона на такси? — спросил он.
— У меня не было выбора. Прилетаю утром в Хитроу — мне говорят, что транзитный рейс на Раммидж отменен, потому что аэропорт занесло снегом. Я сажусь в такси и мчусь на вокзал — там объявляют, что на всем пути до Раммиджа нет электричества. Ну и дела: страна парализована, Раммидж отрезан от столицы, народ бурно радуется, носильщики отдыхают. Когда я заявил, что поеду до места на такси, мне сказали, что я не в себе, и попытались отговорить. «Вы застрянете, — сказали мне, — автострады замело сугробами, люди простояли на дороге в машинах всю ночь». Тогда я нахожу смелого таксиста, мы пускаемся в путь, и что мы здесь видим? Слой снега в три пальца, и тот уже тает. Что за страна! — Он снял ушанку и зажал ее в вытянутой вперед руке. Она была сшита из ворсистого твида в яркую красно-коричневую клетку. — Эту шапку я купил сегодня в Хитроу, — сказал он. — Первое, что я всегда делаю, прилетев в Англию, — это покупаю себе шапку.
— Отличная шапка, — сказал Перс.
— Нравится? Напомни мне, чтобы я подарил тебе ее, когда буду уезжать. Мой путь лежит в более теплые края. — Большое вам спасибо.
— Пожалуйста-пожалуйста. Где мне зарегистрироваться? — Вон там лежит список комнат. Как вас зовут? — Моррис Цапп.
— Мне кажется, я слышал это имя.
— Очень может быть. А тебя как зовут?
— Перс МакГарригл, из Лимерика. Так это вы читаете доклад на вечернем заседании? Название которого будет объявлено дополнительно?
— Верно, Персик. Вот почему я так сюда рвался. Ну-ка, посмотри в конец списка. Фамилий на «Ц» не так уж много.
Перс посмотрел:
— Там написано, что вы поселены в другом месте. — Ах да, Филипп Лоу говорил, что я буду жить у него. Ну, и как конференция?
— Трудно сказать. Я на конференции впервые, так что мне не с чем сравнивать.
— Да что ты! — Моррис Цапп взглянул на него с любопытством. — Первый выход в свет! А кстати, где все?
— Слушают доклад.
— Который ты прогуливаешь? Что ж, первое правило конференции ты уже усвоил. Никогда не ходи слушать доклад. Если, конечно, сам его не читаешь. Но моего доклада это не касается, — прибавил он задумчиво. — Я не стану тебя уговаривать, чтобы ты пропустил мой доклад. Я вчера просмотрел его в самолете, как раз когда кино стали показывать, и остался им очень доволен. Фильм тоже был о'кей. И сколько народу придет меня слушать?
— На конференции собралось в общей сложности пятьдесят семь человек.
Профессор Цапп чуть не подавился сигарой.
— К тому же не все приходят слушать доклады, — сказал Перс. — Как вы сами видите.
— А ты знаешь, сколько народу собирается на подобную конференцию в Америке?
— У нас на всю страну столько преподавателей не наберется, — сказал Перс извиняющимся тоном.
— Ну, уж точно наберется больше пятидесяти семи, — простонал Моррис Цапп. — И где же они? Я тебе скажу где. Большинство сидит по домам, оклеивают обоями гостиные или выпалывают в саду сорняки, а те немногие, у кого в голове есть хоть одна интересная идея, отправляются на конференцию в места потеплей и не такие гнусные, как это. — Он обвел презрительном взглядом вестибюль общежития с его потрескавшейся пыльной плиткой на полу и мрачными бетонными стенами. — Ну, а хоть выпить здесь есть где?
— В корпусе Мартино скоро откроется бар, — ответил Перс. — Отведи-ка меня туда.
— А вы действительно прилетели из Америки ради этой конференции, профессор Цапп? — спросил Перс, когда они зашагали прочь от общежития по слякотной дороге.
— Не только. Мне так или иначе надо было в Европу — в этом семестре у меня творческий отпуск. Филипп Лоу узнал, что я еду, и попросил меня принять участие в его конференции. Вот я и согласился, чтобы уважить старого друга.
Бар корпуса Мартино был пуст. У стойки, отгороженной высокой, до потолка, блестящей решеткой, стоял бармен и следил за их приближением.
— Это чтобы нас не впускать или не выпускать? — язвительно осведомился Моррис Цапп, постучав по металлу. — Ты что будешь, Персик? «Гиннес»? Кружечку «Гиннеса», пожалуйста, и большую порцию виски со льдом.
— Закрыто, — сказал бармен. — Приходите в половине первого.
— И себе налей чего-нибудь.
— Да, сэр, спасибо, сэр, — сказал бармен, с готовностью поднимая решетку. — Я бы не отказался от кружечки пива.
Пока бармен нацеживал из бочки «Гиннес», бар заполнили участники конференции с Филиппом Лоу во главе. Он подскочил к Моррису Цаппу и схватил его за руку.
— Моррис! Как я рад тебя видеть! Сколько лет, сколько зим!
— Десять лет, Филипп, десять лет, страшно подумать! А ты неплохо выглядишь. Классная бородка! У тебя всегда были волосы такого цвета?
Филипп Лоу покраснел:
— Если не ошибаюсь, я стал седеть в 1969 году. А как ты до нас добрался?
— С вас фунт пятьдесят, сэр, — сказал бармен.
— На такси, — ответил Моррис Цапп. — Да, кстати: ты должен мне пятьдесят фунтов. Тебе нехорошо, Филипп? Ты что-то в лице переменился.
— Это нашему бюджету будет нехорошо, — сказал Руперт Сатклиф, злорадно улыбаясь. — Привет, Цапп! Вы, наверное, меня не помните.
— Руперт! Да разве мог я позабыть вашу счастливую улыбку! А вот идет Боб Басби! Помню-помню! — воскликнул Моррис Цапп, увидев еще одного бородача, который гарцующей походкой вошел в бар, держа под мышкой папку для бумаг и бренча в карманах ключами и монетами. Филипп Лоу отвел его в сторону, и они тревожно о чем-то зашептались.
— На вечернем заседании вы будете у нас докладчиком, — сказал Руперт Сатклиф.
— Почту за честь, Руперт.
— Вы уже определили название своего доклада?
— Ага. Его название — «Текстуальность как стриптиз».
— Хм, — сказал Руперт Сатклиф.
— А вы знакомы с этим молодым человеком, который окружил меня заботой и лаской? — спросил Цапп. — Это Перс МакГарригл из Лимерика.
Филипп Лоу едва заметно кивнул Персу и снова обратился к американцу:
— Моррис, мы сейчас дадим тебе нагрудный значок, чтобы Все узнали, кто ты такой.
— Не волнуйся. Если кто-то меня не знает, то скоро узнает. — Когда я сказал «Возьмите такси», я имел в виду такси из аэропорта до вокзала, а не из Лондона до Раммиджа, — с упреком сказал Моррису Боб Басби.
— Ну что теперь об этом говорить, — перебил его Филипп Лоу. — Что сделано, то сделано. Моррис, где твой багаж? Я думаю, у нас дома тебе будет получше, чем в общежитии.
— Это уж точно, — согласился Моррис, — общежитие я уже видел.
— Хилари тебя заждалась, — сказал Лоу, уводя с собой американца.
— Хм. Интересная будет встреча, — пробормотал Руперт Сатклиф, провожая удаляющуюся пару внимательным взглядом поверх очков.
— Что? — рассеянно спросил Перс, высматривая в толпе Анжелику.
— Дело в том, что десять лет назад эти двое участвовали в обмене между нашими университетами. Цапп на шесть месяцев приехал в Раммидж, а Лоу полетел в штат Эйфория. Потом пошел слух, что у Цаппа был роман с Хилари Лоу, а у Лоус миссис Цапп.
— Да что вы говорите! — Перса эта история заинтриговала, хотя его внимание отвлекла Анжелика, появившаяся в баре с Робином Демпси. Он что-то оживленно ей втолковывал, а она внимала ему с натянутой улыбкой, как в оперетте слушают партнера по дуэту.
— Правда-правда. Такой вот академический обмен. Ну вот, одновременно Гордон Мастере, заведующий нашей кафедрой, досрочно ушел на пенсию в результате нервного расстройства — а было это в 1969 году, в пору студенческих революций, непростое было время, — и Цаппа даже хотели поставить на его место. Но в самый критический момент Цапп и Хилари Лоу неожиданно вместе вылетели в Америку, и мы толком и не знали, кого ждать: Цаппа и Хилари, Филиппа и Хилари, Филиппа и миссис Цапп или чету Цаппов.
— А как звали миссис Цапп? — спросил Перс
— Не помню, — ответил Руперт Сатклиф. — Какое это имеет значение?
— Мне нравится, когда у людей есть имена — сказал Перс — Не зная имен, я не воспринимаю рассказа.
— Короче, миссис Цапп мы так и не увидели. Филипп вернулся вместе с Хилари. Мы поняли, что они решили спасти свой брак.
— Судя по всему, это им удалось.
— Мм… Лично мне кажется, — мрачно добавил Сатклиф» — что вся эта история пагубно сказалась на характере Филиппа — Неужели?
Сатклиф кивнул, но не стал входить в подробности.
— И тогда Лоу получил кафедру? — спросил Перс.
— Нет-нет, что вы! Потом назначили Дальтона, он приехал из Оксфорда. Но три года назад он погиб в автомобильной аварии. И вот тогда кафедра перешла к Лоу. Кое-кто предпочел бы видеть заведующим меня, но мне это уже не по возрасту.
— Я уверен, что это не так, — сказал Перс, потому что Руперт Сатклиф, видимо, ждал этого.
— Единственное, что я могу сказать› — вдруг заметил Сатклиф, — если бы назначили меня, то кафедра имела бы заведующего, который занимается делом, а не порхает по белу свету.
— Что, профессор Лоу часто бывает в отъезде?
— Последнее время чаще отсутствует, чем присутствует.
Перс извинился, что покидает его, и стал проталкиваться через толпу к стойке бара, где Анжелика поджидала Демпси, который покупал напитки.
— Салют! — приветствовал он ее. — Ну как доклад?
— Скучный. Но после была интересная дискуссия о структурализме.
— Опять? Нет, вы все-таки должны мне объяснить, что такое структурализм! Дело уже не терпит отлагательства.
— Структурализм? — спросил Демпси, подходя с бокалом хереса для Анжелики. Услышав отчаянную просьбу Перса, он воспользовался моментом, чтобы блеснуть ученостью. — Это восходит к лингвистике Соссюра. Произвольность означающего. Язык как система противопоставлений и отрицательный характер языкового знака.
— Приведите пример! — сказал Перс — Я не улавливаю хода вашей мысли без примера.
— Ну, возьмем слова «кошка» и «мышка». Как ни старайтесь, вы не сможете объяснить, почему сочетание фонем к-о-ш-к-а означает четвероногое животное, которое охотится за другим четвероногим, представленным сочетанием фонем м-ы-ш-к-а. Это отношение абсолютно произвольное, и мы вполне можем допустить, что завтра носители языка решат, что к-о-ш-к-а означает «мышка», а м-ы-ш-к-а означает «кошка».
— А животные не запутаются? — спросил Перс.
— Со временем привыкнут, как все остальные, — ответил Демпси. — Нам это известно, поскольку одно и то же животное в разных языках передается различными акустическими образами. Например, «кошка» по-французски будет сhat, по-немецки — Каtze, по-итальянски — gatto и так далее. А вот «собака» — это сhien, Нund, саnе в зависимости от того, в какой части Общего рынка вы находитесь. И если мы больше верим языку, чем собственным ушам, то французские собаки лают «вуа-вуа», немецкие — «вау-вау», итальянские — «бау-бау».
— О! Уж не в фанты ли тут играют? — спросил Филипп Лоу. Он вернулся в бар вместе с Моррисом Цаппом, которому теперь выдали нагрудный значок. — Демпси, ты помнишь Морриса Цаппа?
— Я растолковывал основы структурализма этому молодому человеку, — пояснил Демпси, обменявшись приветствиями с вновь прибывшими. — Но ты, Филипп, никогда не уделял должного внимания лингвистике, не так ли?
— Что верно, то верно. Я и до сих не помню, что там идет сначала, — морфемы или фонемы. А при виде дерева зависимостей просто тупею.
— То есть становлюсь еще тупее, — прибавил Демпси с презрительной ухмылкой.
Воцарилось неловкое молчание. Его прервала Анжелика.
— На самом деле, — тонким голоском сказала она, — Якобсон приводит в пример степени сравнения прилагательных, то есть положительную, сравнительную и превосходную формы, как доказательство того, что язык не безусловно произвольная система. Вот мы имеем: тупой, тупее, тупейший. Чем больше фонем, тем сложнее значение. Это верно и для других индоевропейских языков; возьмем, например, латынь: stultus, stultior, stultissimus[10]. Так что, по всей видимости, вопреки языковым границам, существует некое универсальное соотношение между звучанием и значением.
Все четверо мужчин, открыв рты, уставились на Анжелику.
— Кто это юное дарование? — спросил Моррис Цапп. — Может, меня представят?
— Ох, извини, — сказал Филипп Лоу. — Мисс Пабст — профессор Цапп.
— Зовите меня просто Моррис, — сказал американский профессор, протягивая руку и всматриваясь в значок на груди Анжелики. — Рад познакомиться, Ал.
— Это было просто здорово, — сказал Перс Анжелике за обедом. — То, как вы поставили Демпси на место.
— Надеюсь, это было не слишком в лоб, — ответила Анжелика. — В принципе-то он прав. Все языки членят действительность по-разному. Вот, например, баранина, которую мы едим. По-английски это mutton, а по-французски словом mouton обозначается и мясо, и само животное. Поэтому по-французски нельзя сказать dead as mutton[11], у вас выйдет «мертвый как овца», а это бессмыслица.
— На вкус это скорее мертвая овца, чем баранина, — сказал Перс, отодвигая тарелку. К столу, за которым они сидели, подошла официантка с ярко-желтыми кудряшками. Перед собой она толкала тележку, на которой стопками стояли тарелки с недоеденным обедом.
— Больше не будешь, сынок? — спросила она. — Я тебя понимаю. Казенная еда.
— Вы написали стихотворение? — спросила Анжелика. — Сегодня вечером вы его прочтете. Для этого вам надо будет подняться на верхний этаж общежития. — Там ваша комната? — Нет.
— Тогда зачем подниматься? — А вы увидите.
— Тайна, — улыбнулась Анжелика, наморщив нос. — Это я люблю.
— В десять вечера на последнем этаже. К тому времени уже взойдет луна.
— Может быть, это просто предлог, чтобы назначить мне свидание?
— Но вы же сами сказали, что ваша тема — любовные романы…
— И вы решили снабдить меня материалом? Вы знаете, его у меня и так больше чем достаточно. Я прочла сотни любовных романов: античные, средневековые, эпохи Ренессанса, современные… Гелиодор и Апулей, Кретьен де Труа и Мэлори, Ариосто и Спенсер, Ките и Барбара Картленд. Материала хватит. Теперь мне нужна теория, чтобы все это объяснить.
— Теория? — встрепенулся Филипп Лоу, сидящий за несколько приборов от Перса и Анжелики. — Не будите во мне зверя. Когда я слышу это слово, я хватаюсь за пистолет[12].
— Тогда тебе точно не понравится мой доклад, Филипп, — сказал Моррис Цапп.
Доклад Морриса Цаппа пришелся по вкусу далеко не всем, и некоторые слушатели покинули аудиторию до его окончания. Руперт Сатклиф, как председатель секции вынужденный сидеть в президиуме, изобразил на лице остекленевшую бесстрастность, однако постепенно и незаметно у него все больше отвисала нижняя губа, а очки все ниже сползали на кончик носа. Моррис Цапп читал доклад, расхаживая взад и вперед с текстом в одной руке и толстой сигарой в другой.
— Перед вами, — начал он, — человек, когда-то искренне веривший в возможность истолкования художественного произведения. Иными словами, мне казалось, что конечная цель чтения текста — это определение его смысла. Когда-то я был специалистом по Джейн Остен. И даже могу без ложной скромности сказать — единственным специалистом по Джейн Остен. Я написал о ней пять книг, в каждой пытался определить смысл и значение ее романов и, естественно, доказать, что до сих пор ее по-настоящему не понимали. Затем я начал работать над комментариями к романам Джейн Остен, поставив себе цель исчерпать все вопросы до конца, исследовать ее произведения со всех мыслимых точек зрения — исторической, биографической, риторической, мифологической, структуралистской, фрейдистской, юнгианской, марксистской, экзистенциалистской, христианской, аллегорической, этической, феноменологической, архетипической и так далее, и так далее. Таким образом, когда эти комментарии будут написаны, о романе как таковом ничего больше нельзя будет сказать.
И конечно, работа не была завершена — не по причине утопичности проекта, а потому, что я сам себе не враг. Под этим я разумею не только то, что, добейся я успеха, все мы в конце концов остались бы не у дел. Я хочу сказать, что предприятие было обречено на провал в силу его нереализуемости, и объясняется это природой человеческого языка, в котором значение постоянно переходит от одного означающего к другому и никогда не может быть реально зафиксировано.
Понять высказывание значит декодировать его. Язык — это код.
Чтение, конечно, процесс отличный от устной коммуникации. Оно более пассивно в том смысле, что вы не можете с текстом взаимодействовать, не можете влиять на его развитие посредством замены слов на ваши собственные, поскольку тут слова суть некая данность. Но именно этот факт, как мне представляется, и побуждает нас к истолкованию текста. И в самом деле: если слова зафиксированы раз и навсегда, на каждой конкретной странице, то, может быть, точно так же зафиксирован их смысл? Однако это не так, поскольку та же самая аксиома, гласящая, что каждое декодирование — это тоже кодирование, применима к литературному анализу в еще большей степени, чем к обычному устному дискурсу. В обычном устном дискурсе бесконечная цепочка перекодирований может быть прервана действием. Например, если я говорю: «Дверь открылась», а вы отвечаете: «Вы хотите, чтобы я закрыл ее?», а я говорю: «Да, пожалуйста», и вы ее закрываете, то Мы довольствуемся тем, что на каком-то уровне мы друг друга поняли. Но если в тексте художественного произведения мы читаем «Дверь открылась», я не могу спросить у текста, что именно он имел в виду, я могу лишь предаваться размышлениям о том, каково значение свершившегося факта: открылась ли дверь под воздействием какой-то силы, ведет ли дверь к раскрытию какой-то тайны, к какой-то цели и так далее. Аналогия с теннисом к чтению неприменима, это не есть двусторонний процесс, но бесконечное, мучительное провоцирование, это заигрывание, не ведущее к любовному акту, а если последний и происходит, то в одиночестве и может быть уподоблен мастурбации. (При этом слове слушатели заерзали на стульях.) Читатель играет в теннис сам с собой, а текст играет с читателем, подыгрывает его любопытству, разжигает его желание: так стриптизерка стремится раздразнить любопытство публики и хорошенько разогреть ее.
— Возможно, кто-то из вас знает, что я живу в городе, известном своими барами и ночными клубами со стриптизершами. И, как мне говорили, — сам-то я по таким заведениям не хожу, — как мне говорили люди знающие, например устроитель нашей конференции, мой старый друг Филипп Лоу, завсегдатай этих клубов (тут иные слушатели, оскалив зубы, обернулись на Филиппа Лоу, а он покраснел до корней серебристых волос), девушки сбрасывают одежды прямо на глазах у посетителей еще до начала танца. Но это отнюдь не стриптиз, а скорее женская раздевалка или танцевальный эквивалент интерпретационного заблуждения относительно раскрываемости смысла, согласно которому, срывая с художественного текста его риторические одежды, мы якобы обнаруживаем под ними голые, лежащие в его основе факты. Более действенную метафору процесса чтения текста нам предлагает классическая традиция стриптиза, восходящая к танцу Саломеи с семью покрывалами и более ранним мифам, которая продолжает жить в девальвированных формах в притонах вашего Сохо. Танцовщица дразнит публику, а текст — читателя, обещая ему полное откровение, которое, впрочем, откладывается до бесконечности. Покрывало за покрывалом, одежда за одеждой постепенно сбрасываются, но возбуждает отнюдь не процесс раздевания, но его отсрочивание, поскольку, как только тайное становится явным, интерес к нему пропадает и мы жаждем новой тайны. Увидев на девушке нижнее белье, мы хотим видеть ее тело, увидев ее груди, мы желаем видеть ягодицы, увидев ягодицы, желаем лицезреть лобок — на этом танец заканчивается, но удовлетворено ли наше любопытство, исполнено ли наше желание? Конечно нет. Вне поля зрения остается влагалище, скрытое в теле девушки под лобковыми волосами, но даже если она раздвинет перед нами ноги (в этот момент несколько участниц конференции, хлопнув дверью, покинули аудиторию), мы по-прежнему не получим удовлетворения, которое обещает нам стриптиз. Заглянув во влагалище, мы обнаружим, что в созерцании прекрасного оказались по ту сторону удовольствия. Вглядываясь в матку, мы возвращаемся к тайне нашего собственного рождения. Таков и процесс чтения. Попытки проникнуть в сердцевину текста, раз и навсегда овладеть его смыслом — тщетны, поскольку там мы обнаружим лишь самих себя, а не творение искусства. Фрейд заметил, что неукротимая жажда чтения, — а я полагаю, что большинство присутствующих заядлые книгочеи, — это замещенное желание видеть материнские гениталии (тут один молодой человек в аудитории потерял сознание и был вынесен на свежий воздух), но главная моя идея, с которой может не согласиться Зигмунд Фрейд, самым непосредственным образом связана с понятием замещения. Читать — значит целиком и полностью отдать себя во власть бесконечного процесса замещения нашего любопытства и нашего желания, переходя от одного предложения к другому, из одного сюжета в другой, с одного повествовательного уровня на другой. Текст перед нами разоблачается, но не позволяет завладеть собой, и вместо желания обладать им мы должны получать удовольствие от того, что он нас дразнит.
Далее Моррис Цапп подкрепил свои идеи примерами из классической английской и американской литературы. Когда он закончил, слушатели наградили его жидкими хлопками.
— Приступаем к обсуждению доклада, — объявил Руперт Сатклиф, с опаской оглядывая публику поверх очков. — Есть желающие высказаться?
В аудитории установилась затяжное молчание. Потом с места поднялся Филипп Лоу.
— Я выслушал твой доклад с большим интересом, Моррис, — начал он. — С большим интересом. За то время, что мы не виделись, твой интеллект не утратил присущих ему блеска и остроты. И все-таки я с сожалением отмечаю, что за эти годы и ты заразился вирусом структурализма.
— Я бы себя структуралистом не назвал, — прервал его Моррис Цапп. — Скорее постструктуралистом.
Филипп Лоу нетерпеливым жестом дал понять, что столь тонкие различия его не беспокоят.
— Я имею в виду твой глубокий скептицизм касательно возможности достичь достоверного знания о чем бы то ни было, который я связываю с тлетворным влиянием теорий, насаждаемых учеными с европейского континента. А ведь были времена, когда чтение книг считалось сравнительно простым занятием, которому обучают в начальной школе. Теперь же это относят к разряду сокровенной тайны, в которую посвящается лишь немногочисленная элита. Я всю свою жизнь читаю книги ради того, что в них написано, — по крайней мере, мне всегда казалось, что именно это я и делаю. И вот получается, что я делаю что-то не то.
— Ты заблуждаешься не относительно того,
— У меня есть только один вопрос, — сказал Филипп Лоу. — Скажи мне положа руку на сердце, есть ли смысл обсуждать твой доклад, если, согласно твоей же теории, мы будем обсуждать не то, что ты сказал
— Смысла никакого нет, — не моргнув глазом сказал Моррис, — если под смыслом ты понимаешь намерение достичь какой-то конкретной истины. Но когда нам удавалось прийти к этому на подобных дискуссиях? Скажи честно, приходилось ли тебе бывать на такой лекции или семинаре, чтобы в аудитории нашлись хотя бы два человека, которые одинаково восприняли прозвучавшее выступление?
— Но тогда есть ли хоть какой-нибудь смысл во всем этом?! — воскликнул Филипп, воздев к небесам руки.
— Смысл, без сомнения, состоит в том, чтобы поддерживать институт академических исследований. Свое положение в обществе мы укрепляем, исполняя определенные ритуалы, равно как и любые другие группы тружеников сферы дискурса — юристы, политики, журналисты. И поскольку на сегодня, как мне представляется, мы исполнили наш долг, то не прерваться ли нам, чтобы чего-нибудь выпить?
— Боюсь, нам придется ограничиться чаем, — радостно сказал Руперт Сатклиф, уцепившись за возможность быстро свернуть дискуссию. — Спасибо вам большое за ваш э-э-э… вдохновляющий и наводящий на размышления доклад.
— «Вдохновляющий и наводящий на размышления» — старикан прямо в точку попал, — сказал Перс Анжелике, выходя с ней из аудитории. — А ваша мама не против, что вы посещаете места, где звучат подобные речи?
— По-моему, было интересно, — ответила Анжелика. — Разумеется, все это восходит к Пирсу.
— Ко мне?
— Пирс. Американский философ. Он что-то писал о невозможности извлечь смысл из-под покровов его репрезентаций. И было это еще до Первой мировой войны.
— В самом деле? Должен вам сказать, Анжелика, вы потрясающе начитанная девушка. Где вы учились?
— В разных местах, — уклончиво ответила она. — В основном в Англии и Америке.
В коридоре они наткнулись на Руперта Сатклифа и Филиппа Лоу, которые взволнованно переговаривались с Бобом Басби, очевидно, о билетах в театр.
— Вы идете сегодня в театр? — спросила Анжелика.
— Я не записался. Даже не знаю, какой будет спектакль.
— По-моему, «Король Лир».
— Так вы идете? — озабоченно спросил Перс. — А как же мое стихотворение?
— Ваше стихотворение? Ах ты, господи, чуть не забыла. В десять вечера на последнем этаже, да? Я постараюсь сразу же вернуться. Профессор Демпси предложил подвести меня на машине, это будет быстрее.
— Демпси? Вы с ним поосторожнее. Он охотится за молодыми девушками, такими как вы. Сам мне говорил.
Анжелика рассмеялась:
— Не волнуйтесь, я уже взрослая.
В профессорской сидел Моррис Цапп и в одиночестве пил чай. Другие участники конференции держались на расстоянии, установив вокруг него нечто вроде санитарного кордона. Анжелика решительно направилась к американцу.
— Мне очень понравился ваш доклад, профессор Цапп, — сказала она с большим энтузиазмом, чем мог ожидать или одобрить Перс.
— Спасибо, Ал, — ответил ей Моррис Цапп. — Я с не меньшим удовольствием прочел его. Впрочем, я, похоже, оскорбил аборигенов в лучших чувствах.
— В своей докторской диссертации я разрабатываю тему любовного романа, — сообщила ему Анжелика, — и мне показалось, что многое из того, что вы сказали, применимо и к этому жанру.
— Само собой разумеется, — ответил Цапп. — Эта теория применима к чему угодно.
— Прежде всего, это идея любовного романа как повествовательного стриптиза, бесконечное заигрывание с читателем, постоянные оттяжки полного разоблачения, которое так и не происходит, а если происходит, то лишает нас возможности наслаждаться текстом…
— Именно так, — подтвердил Моррис Цапп.
— Собственно говоря, в любовных романах немало и настоящего стриптиза.
— Правда? — спросил Моррис. — Наверное, так оно и есть.
— Например, у Ариосто героини вечно теряют одежды, а герои, которые приходят им на помощь, с вожделением подглядывают за ними.
— Я уж и не помню, когда читал Ариосто, — сказал Моррис Цапп.
— И конечно, в «Королеве фей»[13]— две девушки в фонтане у Беседки Наслаждений…
— Пожалуй, мне стоит все это перечитать, — сказал Моррис Цапп.
— И потом в «Кануне Святой Агнессы»[14]Порфиро, тайно наблюдающий, как раздевается Маделина, — Да, «Канун Святой Агнессы»… — И Джеральдина в «Кристабели»[15]Л… — Точно, в «Кристабели»…
Разговор прервал подошедший Филипп Лоу: «Моррис, надеюсь, ты не в обиде, что я на тебя набросился?» — Нет-нет, ради бога, Филипп! Vive lе Sроrt![16]
— Ты видел, что все сидели и помалкивали, а меня такие вещи очень беспокоят, я уверен, что эта проблема достигла критической стадии… — Увидев, что Анжелика деликатно сделала шаг назад, Филипп Лоу внезапно прервал речь: Извините, я, кажется, вам помешал?
— Нет-нет, мы закончили, — поспешила возразить Анжелика. — Большое спасибо за помощь, профессор Цапп.
— Всегда пожалуйста, Ал.
— Вообще-то меня зовут Анжелика, — улыбнувшись, сказала она.
— Вот как, а я думал, что Ал — это уменьшительное имя. Если понадобится моя помощь — дайте мне знать.
— Ну чем он вам помог? — недовольно сказал Перс, принимаясь за чай с печеньем. — Идеи были ваши, примеры — тоже.
— Да, но к ним меня подтолкнул доклад.
— А вы сказали, что он все списал у моего тезки.
— Я вовсе не говорила, что он списал. Просто у Пирса были похожие идеи.
— А почему вы не сказали об этом Цаппу?
— С профессорами надо обращаться бережно, — сказала Анжелика, лукаво улыбнувшись. — Немного лести тоже не помешает.
— Ах, Анжелика! — Между молодыми людьми вклинился ярко-синий костюм. — Мне бы хотелось обсудить с вами идеи Якобсона, о которых вы так интересно говорили, — сказал Робин Демпси. — Мы не можем позволить, чтобы МакГарригл не отпускал вас от себя до окончания конференции.
— Мне так или иначе надо повидаться с доктором Басби, — сказал Перс и с достоинством покинул профессорскую.
Боба Басби он нашел в канцелярии. Молодой преподаватель из Лондонского университета, который сравнил конференцию с покинутой армией, наседал на Басби, размахивая у него перед носом билетом в театр.
— Так вы хотите сказать, что «Короля Лира» не будет?
— К сожалению, театр отложил премьеру «Короля Лира», — извиняющимся тоном сказал Басби, — и продлил показ рождественской сказки.
— Что-что? Сказки?
— Это единственный спектакль в репертуаре, который приносит театру прибыль, так что их можно понять, — сказал Басби. — Вы будете смотреть «Кота в Сапогах». По-моему, постановка им удалась.
— Боже праведный! А нельзя ли вернуть деньги за билет?
— Боюсь, уже слишком поздно, — ответил Басби.
— Я куплю у вас билет, — встрял в разговор Перс.
— Ой, да что вы! — сказал молодой человек, поворачиваясь к нему. — Он стоит два с полтиной. Отдаю вам за два.
— Благодарю вас, — сказал Перс, вручая ему деньги.
— Только не говорите никому, что вместо «Лира» идет «Кот в сапогах», — умоляюще сказал Басби. — Я делаю из этого маленькую тайну.
— А для меня навсегда останется тайной, как это вообще нас угораздило забраться в эту богом забытую дыру, — сказал молодой человек.
— Ну, здесь не так уж плохо, — сказал Боб Басби. — Ведь мы в самом центре. — В центре чего?
Боб Басби озадаченно нахмурился:
— С тех пор как построили автостраду М50, отсюда до Тинтернского аббатства можно добраться всего за полтора часа.
— И часто вы туда наведываетесь? — спросил молодой человек и задумчиво пошелестел полученными от Перса банкнотами. — Есть ли поблизости какое-нибудь приличное кафе? Умираю с голода. С тех пор как приехал, не мог нормально поесть.
— Если пойдете по Лондон-роуд, то после второго перекрестка будет китайский ресторанчик, — сказал Боб Басби. — Сожалею, что наша еда вам не нравится. Зато завтра вечером вас ожидает нечто необычное.
— И что же нас ожидает?
— Средневековый банкет!
— Только его нам и не хватало, — сказал молодой человек и удалился.
— А я уверен, что банкет станет украшением нашей конференции, — сказал Боб Басби Персу. — Мы заказали его в специальной фирме, они готовят и еду, и развлечения. У нас будет и мед, и менестрели, и, — он в радостном предвкушении потер руки, — блудницы!
— Вот это да, — сказал Перс. — Широко вы тут, в Раммидже, живете! Кстати, не найдется ли у вас плана города? У меня здесь тетка, которую я должен навестить. Адрес — Гитингс-роуд.
— Так это рядом! — воскликнул Басби. — Пешком дойдете. Сейчас я нарисую вам план.
Следуя инструкциям Боба Басби, Перс покинул кампус, прошел по тихим улицам с рядами привлекательных особняков, возле которых на снегу виднелись отпечатки шин «роверов» и «ягуаров», пересек шумный проспект, где автобусы и грузовики месили колесами снег, превращая его в черную кашу, а затем углубился в старый район города с обветшалыми строениями. Через какое-то время он увидел впереди себя скользящую и спотыкающуюся фигуру, увенчанную знакомым клетчатым треухом.
— Здравствуйте, профессор Цапп! — сказал Перс, догоняя его. — Решили прогуляться?
— О, привет, Персик! Нет, я иду проведать своего бывшего квартирного хозяина. Я провел в этом городе полгода, и было это, представь себе, десять лет назад. Даже подумывал остаться здесь навсегда. Наверное, у меня с головой было не в порядке. А ты хорошо знаешь этот город?
— Я в Раммидже никогда не был, но у меня здесь живет тетка. Правда, двоюродная. Мать попросила, чтобы я непременно к ней зашел. Вот туда я и направляюсь.
— С официальным визитом? Мне здесь направо.
Перс заглянул в план:
— И мне тоже.
— Ну и как тебе Раммидж?
— Уличных фонарей многовато.
— И что?
— Из-за них ночью звезд почти не видно, — ответил Перс.
— Ага, а я назову тебе другие недостатки, — сказал Моррис Цапп. — Например, рестораны, куда не пригласишь и злейшего врага, четыре вида электрических розеток в каждой комнате, гостиницы, в которых брови примерзают к подушке, диск-жокеи, которым глотки следует залить кипящей смолой. Пожалуй, отсутствие звезд меня здесь сильно не колебало.
— Здесь даже луна не такая яркая, как дома, — сказал Перс.
— Персик, ты у нас романтик! Тебе стихи надо писать. А вот и моя улица, Гитингс-роуд.
— На ней живет и моя тетка.
Моррис Цапп остановился посередине тротуара:
— Какое удивительное совпадение, — сказал он. — Как зовут твою тетку?
— Миссис О'Шей, миссис Нуала О'Шей, — ответил Перс. — А мужа зовут доктор Майло О'Шей.
— Так это же он, это он! — радостно воскликнул Моррис Цапп и исполнил на тротуаре замысловатое па. — Это он и есть! Матерь божья, ну и удивится он, когда увидит нас вдвоем!
— Матерь божья! — сказал доктор О'Шей, распахнув дверь, ведущую в большой мрачный дом. — Да ведь это профессор Цапп!
— А со мной ваш племянник с Изумрудного острова, Перс МакГарригл. Пришел проведать тетушку, — сказал Моррис. У доктора О'Шея вытянулось лицо:
— А, да-да, твоя маменька мне писала, Перс. Но вы с тетушкой разминулись — она только вчера уехала в Ирландию. Но заходите, заходите! Правда, угостить мне вас нечем, а через двадцать минут я начинаю прием больных, но заходите, прошу вас! — Он провел их в нетопленую гостиную, пропахшую плесенью и нафталином, и включил искусственный камин. Угли в нем засветились, а нагревательный элемент остался холодным.
— Правда, уютно? — сказал доктор. — Угольки светятся, и вроде теплее становится.
— А у меня для вас подарочек из дьюти-фри, — сказал Моррис, вынимая из кармана пальто пол-литровую фляжку виски.
— Пошли вам Господь всех благ земных! Да, вспоминаю старые добрые времена! — простонал О'Шей. Он опустился на корточки и стал выискивать стаканы в нижнем отделении серванта. — Когда профессор Цапп жил в моем доме, — доверительно сообщил он Персу, — виски текло рекой.
— Не подумай чего дурного, Персик, — сказал Моррис Цапп. — Майло просто хочет сказать, что в буфете я всегда держал бутылку-другую «Старого деда».
— Так где же тетя Нуала? — спросил Перс, когда они хлебнули виски и О'Шей снова наполнил стаканы.
— Поехала в Слайго. В семье у них неладно. — Доктор О'Шей мрачно покачал головой. — Сестрица ее плоха, совсем плоха. И все из-за дочери, чертовки Бернадетты.
— Бернадетты? — вмешался Моррис Цапп. — Это той чернявой девчушки, которая жила у вас, когда я здесь снимал квартиру?
— Той самой. А ты знаешь свою кузину Бернадетту, Перс?
— Я не видел ее с раннего детства. Потом до меня дошли слухи о каком-то скандале.
— Да, был скандал, это точно. Когда она от нас ушла, то вернулась в Ирландию и нанялась горничной в гостинице в Слайго, и кто-то из постояльцев сбил ее с пути истинного. Короче, она забеременела, и ее прогнали.
— И кто же ее соблазнил? — спросил Моррис Цапп.
— Этого никто не знает. Бернадетта отказалась назвать его. Ну и вот, вернулась она домой, и родители уж так убивались, уж так сердились…
— И сказали, чтобы она больше не оскверняла порог родного дома, — подсказал Моррис Цапп.
— Ну, слов было поменьше, но с тем же результатом согласился О'Шей. — Бернадетта собрала вещички и среди ночи ушла из дому. — Он сделал многозначительную паузу, осушил стакан и вытер ладонью губы, прошуршав по отросшей за день щетине. — И с тех пор мы о ней не слышали. А мать ее от горя совсем извелась. Мы все боялись, что Бернадетта поехала в Лондон, в клинику, где делают аборты. Как знать, может, и померла там в смертном грехе. — Сделав это скоропалительное заключение, доктор О'Шей перекрестился и испустил глубокий вздох: — Будем жить надеждой, что Господь ниспослал ей раскаяние…
В коридоре зазвонил телефон.
— Это медсестра, звонит узнать, куда я пропал, — сказал О'Шей. — Он встал и, нагнувшись, выключил иллюминацию в камине.
— Ну и мы пойдем, — сказал Моррис Цапп. — Рад был повидать вас, Майло. — Выйдя из дома, он задрал голову и со вздохом окинул взглядом верхний этаж. — Вон там я снимал квартиру, а Бернадетта была за уборщицу. Бедняжка… Девчонка она была недурная, несмотря на щербатый рот. Когда я слышу, как легко такие барышни в наши дни попадают в беду, я просто свирепею. А тот, кто совратил ее, неужели не мог принять соответствующих мер?
— В Ирландии невозможно достать противозачаточные средства. Их продажа запрещена законом.
— Неужели? Ну тогда ты, наверное, набьешь здесь свой чемодан презервативами?
— Нет, — ответил Перс. Я против добрачных связей для обоих полов.
— Что ж, Персик, это прекрасная идея, но, если хочешь знать мое мнение, едва ли она когда-нибудь приживется.
Они расстались на углу Гитингсроуд. Моррис Цапп направлялся в дом Филиппа Лоу, который находился неподалеку, а Перс — в общежитие.
— Вы идете сегодня в театр? — спросил Перс.
— Нет, Филипп Лоу отсоветовал. Я лучше пораньше лягу спать, мне надо прийти в себя после смены часовых поясов. Ну, пока.
Перс заспешил в корпус Мартино, но оказалось, что к ужину он опоздал, поскольку из-за спектакля его перенесли на более раннее время.
— Не расстраивайся, сынок, еда была неважнецкая, — сказала ему официантка с желтыми кудряшками, накрывая стол к завтраку в совершенно пустом зале. — Картофельная запеканка с мясом из того, что с обеда осталось. Если хочешь, возьми в буфете печенья и сыра.
С жадностью набив рот крекерами и сыром «чеддер», Перс поспешил в вестибюль общежития. У входа стоял начеку Робин Демпси, вырядившийся в щегольской коричневый блейзер и серые брюки из шерстяной фланели.
— Вы идете в театр? — спросил его Перс. Меня не подбросите?
— Извини, старик, у меня в машине уже нет места. От ворот кампуса отходит автобус. Если бегом, то успеешь.
Перс побежал, но на автобус не успел. Пока он стоял у ворот кампуса, размышляя, как быть, мимо, обдав его грязью, промчался на «фольксвагене» Робин Демпси. Рядом с ним на переднем сиденье сидела Анжелика. Она улыбнулась и помахала ему. Больше в машине никого не было.
На улице стемнело и похолодало. Перс поднял воротник куртки и, засунув руки в карманы, зашагал по направлению к центру города. К тому времени, когда он разыскал драматический театр — бетонное футуристическое сооружение по соседству со зданием ратуши, — представление шло полным ходом. Пробравшись на свое место, он увидел на сцене одетого под Робин Гуда актера, который наставлял публику шипением предупреждать о появлении злого маркиза Карабаса. Затем последовал дуэт сына мельника и принцессы, его возлюбленной; далее зрители увидели комическую сценку, в которой два неумелых маляра, оклеивая обоями королевские покои, обляпывают себя клейстером и то и дело роняют инструменты королю на подагрические ноги. Закончилось первое действие песнями и танцами с участием всей труппы — пародией на фильм «Субботняя лихорадка», в которой Кот в Сапогах побеждает в конкурсе на лучшего танцора королевской дискотеки.
Когда в зале зажегся свет, Перс увидел озадаченные лица участников конференции. Некоторые заявили о намерении немедленно покинуть театр и пойти посмотреть какой-нибудь приличный фильм. Другие пытались найти оправдание увиденному: «В конце концов, на сегодняшний день это единственный по-настоящему популярный театральный жанр, и я думаю, каждому просто необходимо к этому приобщиться». Иным же, хотя они не признались в этом, спектакль и в самом деле понравился: все первое отделение они с увлечением шипели, хлопали в ладоши и подпевали актерам. Ни Анжелики, ни Робина Демпси в зале не оказалось.
Пытаясь разыскать их среди толпившихся в фойе зрителей, Перс наткнулся на мисс Мейден, которая ярко выделялась на унылом фоне провинциальных театралов своим длинным вечерним платьем с лисьим боа и лорнетом. Ему вдруг подумалось, что в расцвете лет она была привлекательной женщиной.
— Добрый вечер, молодой человек! — сказала мисс Мейден. — Как вам нравится спектакль?
— Мне в нем не все ясно, — ответил Перс. При чем там Робин Гуд? Ведь «Кот в Сапогах» — это французская сказка.
— Ну зачем же быть таким буквалистом] — с укоризной сказала мисс Мейден, хлопнув его по плечу свернутой программкой. — Джесси Уэстон в своей книге описывает рождественскую сказку, в которой участвуют Дед Мороз, Георгий Победоносец, Турецкий паша, Лекарь — из-под каменного моста — аптекарь, Шалтай-Болтай, Вельзевул и Большая голова с одной извилиной. Что вы на это скажете?
— Боюсь, ничего.
— Но все очень просто! — торжествующе воскликнула мисс Мейден. — Георгий Победоносец убивает Турецкого пашу, а Лекарь воскрешает его из мертвых, что символизирует смерть урожая зимой и его возрождение летом. И снова все сводится к бесконечному обновлению жизни. Робин Гуд, как вы знаете, связан с Зеленым великаном из средневековых легенд, который символизировал дух природы.
— А дальше?
— Страдающий подагрой правитель — это, очевидно, Король-Рыбак[17], царствующий на бесплодной земле; сын мельника возвращает ей плодородие при участии Кота в волшебных сапогах и получает в награду руку и сердце принцессы.
— Так что Кот в Сапогах — все равно что Святой Грааль? — шутливым тоном спросил Перс.
Мисс Мейден его ирония не смутила:
— Разумеется! Сапоги — это фаллический символ, кот — это киска. Вы, несомненно, знакомы с вульгаризмом «киска»?
— Да, приходилось слышать, — без энтузиазма ответил Перс
— Эта очень старая и широко распространенная метафора, уверяю вас Так что Кот в Сапогах олицетворяет то же самое сочетание мужского и женского начал, что и чаша с копьем в легенде о Святом Граале.
— Удивительно, сказал Перс — Просто удивительно, что родители позволяют детям смотреть эти сказки. Кстати, мисс
Мейден, а вы не видели здесь Анжелику Пабст и Робина Демпси?
— Видела. Они ушли из театра как раз перед началом представления, — ответила мисс Мейден. — Потом будут жалеть, когда узнают, что они пропустили. О, звонок. Пора занимать места!
Перс в зал не вернулся. Он покинул театр и направился в общежитие. Поднялся на лифте на последний этаж — там было темно и пустынно, поскольку участникам конференции не пришлось поселяться столь высоко над землей. Здание состояло из двух высоких блоков, соединенных между собой застекленными переходами, причем на последнем этаже, в чем Перс убедился заранее, открывался прекрасный вид на кампус, на искусственное озеро и на юго-западную окраину Раммиджа. Он взглянул на небо: на нем плыли легкие облака и виднелась восходящая луна.
Спустя примерно час Перс услышал грохот поднимающегося лифта. Он подбежал к его дверям и застыл с выжидательной улыбкой. Двери открылись — за ними обнаружеласъ нахмуренная физиономия Робина Демпси. — Перс сменил выражение лица.
— Что ты здесь делаешь? — строго спросил Демпси.
— Думаю, — ответил Перс
Демпси вышел из лифта:
— Я ищу Анжелику — сказал он.
— Ее здесь нет.
Двери лифта за спиной? Демпси автоматически закрылись.
— Откуда ты знаешь? — спросил он. — Здесь же темна. Почему ты не включил свет?
— В темноте мне лучше думается, — сказал Перс.
Демпси включил свет на лестничной площадке и настороженно огляделся.
— И что же ты придумал?
— Стихотворение.
Недовольная гримаса на лице Демпси мгновенно сменилась плотоядной ухмылкой.
— А я поработал над тем лимериком, — сказал он. — Что если начать так:
— Этот вариант будет получше, — нехотя выговорил Перс. — Вот, пожалуй, все, что я могу сказать.
Демпси нажал на кнопку вызова лифта:
— Если увидишь Анжелику, скажи ей, что я в баре.
Лифт уехал вниз. В этот момент распахнулась дверь запасного выхода и на лестничной площадке появилась Анжелика. Она была взъерошена и с трудом переводила дыхание, а ее грудь живописно вздымалась и опускалась под белой шелковой блузкой с высоким воротом. Персу показалось, что на блузке не хватает пуговицы.
— Этот тип вас преследовал? — гневно спросил он.
— Кто?
— Ну, этот Демпси.
Анжелика улыбнулась и сказала, с шумом выдохнув воздух:
— Я же вам говорила, что не стоит обо мне беспокоиться. Просто мне надо отдышаться. — Она положила руку на грудь.
— Почему вы не попросили Демпси остановить машину, когда проезжали мимо меня?
— Вы же сказали, что в театр не пойдете.
— Я передумал. Вы, надо полагать, тоже. Я вас там не нашел.
— Верно. Когда мы узнали, что вместо «Короля Лира» дают «Кота в Сапогах», то пошли в паб. Потом Робин пригласил меня в дискотеку, но я ему объяснила, что меня в общежитии ждут. И вот я здесь. А где стихотворение?
— Это стихотворение из одного слова, — сказал Перс, сменив гнев на милость. — Самого красивого слова на свете. Его можно прочесть лишь в темноте. — Он выключил свет на лестничной площадке. — Дайте мне руку. — Выйдя с Анжеликой в застекленный переход, он указал на открывавшуюся сверху панораму. — Смотрите внизу — сказал он. — В сторону озера.
На снежном насте отражался яркий свет высоко стоящей в небе луны. Пологий берег искусственного озера являл собой ослепительной белизны холст, на котором темнела цепочка человеческих следов, запечатлевших огромными замысловаты-
— Ах, Перс, — прошептала она. — Это потрясающе. Поэма земли.
— Почему? Я бы сказал — поэма снега.
— А я подумала о творчестве земли — о тех гигантских рисунках, которые видны только из самолета.
— Но это также поэма солнца и поэма луны, поскольку солнце растопило снег в моих следах, а луна осветила их.
— Какая яркая сегодня луна, — тихо сказала Анжелика, стоя рука об руку с Персом.
— А вы когда-нибудь задумывались, — спросил Перс, — над тем удивительным фактом, что для нас и луна и солнце — небесные тела одного размера?
— Нет, — ответила Анжелика, — мне это никогда не приходило в голову.
— Сколько мифов и символов связано с этими кругляшами, словно братья-близнецы шествующими по небу один днем, а другой — ночью… А ведь это просто фокус с перспективой, результат соотношения расстояний от земли до солнца и до луны и их размеров. И вероятность, что могло случиться как-то иначе, наверное, один к миллиарду.
— Так это просто случайность?
— Я думаю, это одно из веских доказательств существования Создателя, — сказал Перс. — Присущее ему чувство симметрии.
 |
— Как и Блейку, — улыбнулась Анжелика. — Вы, кстати, не читали книгу Фрая[19]«Устрашающая симметрия»?[20]Отличная книга.
— Мне совсем не хочется говорить сейчас об умных книгах, — сказал Перс, сжав Анжеликину руку и притянув девушку к себе, — Здесь, где только я и вы и лунный свет. — Я хочу поговорить о нас с вами. — О нас с вами?
— Анжелика, пойдете за меня замуж? — Конечно нет — воскликнула она, холодно рассмеялась и убрала руку. — Но почему?
— По множеству причин, Я с вами едва знакома и вообще я не хочу выходить замуж. — Никогда?
— Я не сказала «никогда», но сначала я хочу сделать карьеру, а это значит, что у меня должна быть свобода перемещения.
— Я не против, — ответил Перс. — Я буду перемещаться вместе с вами.
— И ради этого оставите работу?
— Если нужно — да, — сказал Перс.
Анжелика покачала головой:
— Вы неисправимый романтик, Перс, — сказала она. — Но почему вы решили взять в жены именно меня?
— Потому что я люблю вас, — сказал Перс, — и не разделяю идею сожительства вне брака.
— А вот я разделяю, — со смешком сказала она.
— Ах, Анжелика, не терзайте меня! Не надо мне говорить, что у вас были любовники!
— Но я не это имела в виду, — ответила Анжелика.
— Конечно, если вы не девственница, то я с этим смирюсь, — сказал Перс. Но потом добавил: Хотя лучше бы вы были девственницей.
— Ах, девственности — задумчиво сказала Анжелика, — Что это такое? Это наличие или отсутствие? Наличие девственной плевы или отсутствие пениса?
— Но это непременная и то и другое! — воскликнул Перс, заливаясь краской. — А вот я — девственник.
— Правда? — Анжелика посмотрела на него с любопытством. — Но в наши дни люди начинают спать вместе еще до свадьбы. По крайней мере, у меня такое впечатление.
— Это против моих убеждений, — сказал Перс. — Но если вы, в конце концов, согласитесь выйти за меня замуж, то я» может быть, пойду на некоторые уступки.
Анжелика прыснула:
— Вы, однако, не забывайте, что у меня иные взгляды! — Она вдруг ткнула пальцем в стекло. — Ой, смотрите1 Кто это полетел? Ночная птица?
— «Холода. Сове — и то в лесу несладко было, траву в полях одела корка льда»[21]— процитировал Перс
— Откуда это? Ах да; «Канун Святой Агнессы»:
— Мне нравится эта строчка! В ней сошлись тепло и холод, домашняя бездомность, жизнь и смерть, и эта мысль проходит красной нитью через всю поэму.
— Полно вам, Анжелика! — воскликнул Перс. — Оставьте в покое лингвистическую поэтику и лучше вспомните, какой у поэмы конец:
— Станьте моей Маделиной, а я буду вашим Порфиро!
— Да? И пропустить окончание конференции? — Ну, до завтра я подожду:
Анжелика тихонько рассмеялась:
— А было бы забавно разыграть поэму завтра вечером. Ведь у нас будет средневековый банкет! — Я знаю.
— Вы бы пришли в мою комнату подсмотреть, как я ложусь в постель. И приснились бы мне в образе будущего мужа. — А вдруг не приснюсь?
— Надо рискнуть. Порфиро, кажется, позаботился об этом, — мечтательно сказала Анжелика, вглядываясь в залитые лунным светом лужайки.
Перс с недоверием посмотрел на ее изысканный профиль — точеный нос, немного капризно выступающая нижняя губа, крепкий, но мягко закругленный подбородок.
— Анжелика, — начал было он, но в этот момент раздался шум поднимающегося лифта. — Если это опять Демпси, — воскликнул Перс, — я сброшу его в шахту! — Он выбежал на лестничную площадку и, приняв боевую стойку, застыл перед дверями лифта. Двери отворились. За ними обнаружился Филипп Лоу.
— О! Привет, МакГарригл, — сказал он. — Я ищу мисс Пабст. Робин Демпси сказал, что она, возможно, здесь. — Ее здесь нет, — сказал Перс.
— Понятно, — сказал Филипп Лоу, очевидно, размышляя, не отстранить ли Перса, чтобы убедиться в этом самому, но потом передумал. — Вы поедете вниз? — спросил он.
— Нет, спасибо.
— Ну, тогда до свидания. — Филипп Лоу нажал на кнопку, и двери закрылись.
Перс поспешил вернуться в застекленный переход.
— Это был Филипп Лоу, — сказал он. — И чего, черт возьми, всем этим мужикам от вас надо?
Ответа не последовало. В застекленном переходе стоя/, столб лунного света. Анжелика исчезла.
Точно так же на следующее утро исчезло из пейзажа ее имя. За ночь ветер изменил направление и принес с собой теплый дождь, который растопил и смыл с земли весь снег. Отдернув в своей комнате занавески, Перс увидел мокрые зеленые лужайки и раскисшие от грязи клумбы. По небу бежали тяжелые, чреватые дождем тучи. Еще Перс увидел бегущего трусцой по лужам Морриса Цаппа в красном спортивном костюме, кроссовках и с погасшей сигарой в зубах. Быстро натянув на себя джинсы, свитер и кеды, которые одновременно служили ему домашними тапочками, Перс выбежал на улицу и, обдуваемый легким ветерком, вскоре нагнал американца, который, впрочем, трусил с меньшей скоростью, чем при обычной ходьбе.
— Доброе утро, профессор Цапп!
— Здорово, Персик, — пробормотал в ответ Моррис Цапп. Он вынул изо рта сигарный окурок, удивленно осмотрел его и швырнул в лавровый куст. — Тоже по утрам бегаешь? Ты меня не жди.
— Ни за что бы не подумал, что вы занимаетесь бегом.
— Это трусца, а не бег. Бег — это спорт, трусца — наказание.
— Так вам это не нравится?
— Нравится? Ты шутишь? Я занимаюсь этим только ради здоровья. После я чувствую себя ужасно, но в этом, наверное, и есть польза. И к тому же это очень модно в американских академических кругах. Успех у нас состоит не только в том, сколько статей ты опубликовал в прошлом году, но и сколько километров ты пробегаешь по утрам.
— Похоже, здесь это тоже входит в моду, — сказал Перс — Впереди бежит какая-то девушка. Но я не понимаю, профессор Цапп, зачем вам беспокоиться об успехе? Вы и так знамениты.
— Важно не только добиться успеха, но и сохранить его, Персик. И не забывать о торопливых молодых людях. — Кто это такие?
— Ты не читал книгу Корнфорда «Microcosmografia Academica»? Я могу цитировать ее наизусть: «Откуда-то снизу вы слышите нарастающий топот — это движутся безжалостные полчища торопливых молодых людей. И вы догадываетесь, куда они торопятся. Они торопятся убрать вас с дороги».
— А кто такой Корнфорд?
— Ученый — классик начала XX века, развивал идеи Фрейда и Фрэзера. Ты, наверное, знаешь, что Фрейд описывал первобытное общество как племя, в котором сыновья убивают отцов, когда те становятся старыми и немощными, чтобы завладеть их женщинами. В современном академическом обществе они присваивают себе наши гранты. И, разумеется, наших женщин.
— Все это очень интересно, — сказал Перс. — Примерно о том же пишет Джесси Уэстон в книге «От ритуала к роману».
— Ага, идея в целом та же самая. Кроме того, что в легенде о Святом Граале герой возвращает королю мужскую силу. А по версии Фрейда, сынки оскопляют своих отцов. И, по-моему, это больше похоже на правду.
— И потому вы бегаете трусцой?
— И потому я бегаю трусцой. Дать им понять, что меня рано списывать в тираж. Вообще, я еще не все взял от этой жизни. Я хочу стать самым высокооплачиваемым профессором-филологом в мире.
— Сколько же вы хотите получать?
— Сам не знаю. Это и держит меня в напряжении. Люди нашей профессии, которые забрались на самый верх, не любят рассказывать, сколько им платят. Возможно, я и есть, сам того не ведая, самый высокооплачиваемый профессор-филолог в мире. Всякий раз, как я грожусь уйти из университета, мне добавляют пять тысяч.
— А вы и в самом деле хотели бы уйти из университета, профессор Цапп?
— Нет, конечно. Просто я не хочу, чтобы меня воспринимали как нечто само собой разумеющееся. В наши дни нет смысла менять один университет на другой. А раньше именно таким образом вы могли сделать себе карьеру. Существовала всеми признанная иерархия учебных заведений, и ваш успех определялся положением на этой лестнице. Считалось, что самые интересные люди сосредоточены в горстке заведений типа Гарварда, Йеля, Принстона и им подобных, и, чтобы играть по-крупному, нужно попасть в одно из таких мест. Теперь все иначе.
— Разве?
— Да-да. Время престижных кампусов миновало. Это отживающая технология, как железные дороги и типографии. Вот, кстати, взгляни на
Они добежали до вершины холма, откуда открывался вид на весь университетский городок, в середине которого возвышалась краснокирпичная увеличенная копия Пизанской башни. С одной стороны к кампусу примыкал жилой квартал, по улицам которого Перс проходил днем раньше, а с другой — какие-то фабрики и тесные унылые ряды дешевых домиков. Ландшафт от края до края пересекался железной дорогой и каналом. Вся местность была застроена бетонными и кирпичными зданиями самых разнообразных архитектурных стилей. Моррис Цапп обрадовался поводу сделать передышку, и с минуту бегуны обозревали окрестность.
— Теперь понял? — глотая ртом воздух, спросил он и обвел панораму широким неодобрительным жестом. — Все такое тяжелое, огромное, монолитное. Весит, наверное, миллиард тон. Буквально чувствуешь, как здания своей тяжестью продавливают землю. А взгляни на библиотеку — это же заводской склад. Здание будто говорит: «У нас имеются большие запасы знаний. Заходите и берите». Нет, теперь все не то.
— А почему? — спросил Перс и медленно затрусил дальше.
— Потому что, — ответил Моррис Цапп, с неохотой пристраиваясь рядом, — в современном мире информация становится более портативной. А люди — более мобильными. Ergo[23], нет необходимости складировать всю информацию в одном здании, а ведущих ученых держать, как в загоне, в одном кампусе. За последние двадцать лет три вещи революционизировали академическую жизнь: реактивные самолеты, прямая телефонная связь и копировальные машины, хотя далеко не все оценили по достоинству эти новшества. Теперь, чтобы общаться, ученым не обязательно работать в одном заведении: они перезваниваются по телефону или встречаются на международных конференциях. Им также незачем в поисках информации копаться в грудах библиотечных книг: любую заинтересовавшую их книгу или статью можно ксерокопировать и прочесть дома. Или в самолете, по дороге на очередную конференцию. Теперь я работаю в основном дома или в самолете. И редко бываю в университете — хожу туда только лекции читать.
— Какая интересная теория, — сказал Перс, — и довольно обнадеживающая, поскольку в моем университете очень мало зданий и почти нет книг.
— Вот-вот. А если у тебя есть доступ к телефону, ксероксу и грантам, считай, что ты подключен к мировому кампусу, единственному университету, который имеет сейчас значение. Торопливый молодой человек может увидеть мир, перемещаясь с одной конференции на другую.
— Я никуда не тороплюсь, — сказал Перс
— Но у тебя же есть честолюбивые планы?
— Хочу опубликовать свои стихи, — сказал Перс. — И есть еще один объект желаний, слишком личный, чтобы его обнародовать.
— Ал Папе! — воскликнул Моррис Цапп. — Как вы догадались? — изумился Перс — О чем догадался? Я просто сказал, что впереди нас бежит Ал Папе И вправду — бегунья, которую приметил раньше Перс, действительно оказалась Анжеликой. Очевидно, она сделала крюк и теперь снова появилась перед ними на дорожке примерно в сотне метров.
— Вот это девушка! И красотка, и все на свете читала, и как бегает, а?
— Как Аталанта[24], - пробормотал Перс. — Давайте догоним ее. — Ты догоняй, Персик, а я выдохся.
Моррис Цапп отстал, а Перс ускорил бег, однако расстояние между ним и Анжеликой не сокращалось. Она бросила быстрый взгляд через плечо, дав ему понять, что знает о преследовании. Теперь они бежали по пологому склону холма, спускавшемуся к общежитию. Оба прибавили скорости и неслись что было мочи. Перс сократил разрыв. Анжелика откинула назад голову, ее черные волосы развевались по ветру. Щебень, которым была засыпана дорожка, разлетался во все стороны от ее стройных ног, заманчиво обтянутых ярко-оранжевым трико. К корпусу Лукаса они подбежали плечом к плечу и прислонились к стене здания, задыхаясь и смеясь. Водитель такси, стоящего у входа, ухмыльнулся и зааплодировал.
— Куда вы подевались вчера вечером? — переводя дух, спросил Перс
— Пошла спать, — ответила Анжелика. — К себе в комнату, номер 231.
Вскоре к общежитию приковылял, пыхтя, Моррис Цапп. — Кто выиграл? — спросил он.
— Одновременный финиш! — объявил водитель такси, высовываясь из окошка.
— Дипломатично судишь, шеф! Теперь отвези меня на Сент-Джонсроуд, — сказал Моррис Цапп, забираясь в машину. — До скорого, молодые люди.
— Так вы бегаете трусцой на такси? — полюбопытствовал Перс.
— Я, как ты знаешь, живу у Лоу, и бегать по улицам Раммиджа в час пик, дыша выхлопными газами, мне совсем не улыбается.
Чао! — Моррис Цапп откинулся на спинку сиденья и вытащил из кармана спортивной куртки толстую сигару, ножницы для ее обрезки и зажигалку. Такси увезло его прочь.
Перс повернулся к Анжелике, но девушки и след простыл.
— Как? Опять исчезла? — озадаченно пробормотал он. — Как будто у нее есть волшебное кольцо, которое делает ее невидимкой.
Анжелика скрывалась от Перса целое утро. Приняв душ и побрившись, он пришел на завтрак в столовую корпуса Мартино и обнаружил ее с Демпси за полностью занятым столом. В маленькой процессии участников конференции, которые уныло побрели под дождем в главный корпус слушать утренний доклад, ее не оказалось. Наблюдая за их шествием, Перс безуспешно прождал девушку несколько минут, а затем заспешил им вслед — по дороге его обогнала машина Демпси, в которой на переднем сиденье он увидел Анжелику. Однако парочка ухитрилась опоздать, и в аудиторию они вошли на цыпочках уже после того, как начался доклад. Перс слушал его без внимания — речь шла о проблеме идентификации аутентичных шекспировских фрагментов в драме «Перикл», — размышляя над тем, что именно Анжелика имела в виду, сказав, что им надо инсценировать «Канун Святой Агнессы». Назвав номер своей комнаты во время утренней пробежки, она как будто подтвердила назначенную встречу. В чем он не был уверен — это в том, кaк она понимает поэму. Не найдя Анжелику в толчее во время перерыва на кофе, Перс заспешил в библиотеку перечитать текст.
Быстро пробежав глазами начальные строфы, повествующие о холодной погоде, о традиции юных дев в канун дня Святой Агнессы ложиться спать в надежде увидеть во сне суженого, о юной Маделине, которой взгрустнулось в разгар веселого бала, о Порфиро, который, рискуя головой, появился под покровом ночи в стенах враждебной ему семьи, чтобы увидеть возлюбленную, о том, как он упрашивает добрую старушку Анджелу спрятать его в спальне Маделины, о появлении последней и приготовлении ко сну, Перс задержался взглядом на строфе XXVI:
и, покраснев от смущения, прочел, как Порфиро раскладывает перед спящей изысканные яства, как пытается разбудить ее звуками лютни, как касается ее закрытых век, как сверкает она очами, увидев наяву свой сон, как обращает к нему испуганные речи — и тут Перс дошел до кульминационной строфы:
Хорошо было Моррису Цаппу говорить о невозможности истолкования художественного текста! Персу МакГарриглу сейчас надо было знать точно, имел ли в нем место акт соития или нет — вопрос тем более для него трудный, что никакого личного опыта у него на этот счет не было. В целом он склонялся к тому, что ответ положительный: решающим аргументом послужило дальнейшее обращение Порфиро к Маделин как к невесте.
Этот вывод, впрочем, подвел Перса к другой дилемме. Возможно, Анжелика и предлагает ему стать ее любовником, но едва ли собирается объявлять себя его невестой — по крайней мере, в ближайшем будущем, так что следовало позаботиться о непредвиденных последствиях, как бы пошло и омерзительно это ни звучало. Возможно, эта мысль и вовсе не пришла бы
Персу в голову, если бы не только что услышанная история кузины Бернадетты и суровый комментарий Морриса Цаппа: «Когда я слышу, как легко такие барышни в наши дни попадают в беду, я просто свирепею». С тяжелым сердцем и мрачной физиономией Перс отправился на поиски аптеки.
Идти пришлось обходным путем, чтобы не попасться на глаза участникам конференции. В конце концов, изрядно проплутав, он оказался в центре города, в лабиринте грязных и зловонных подземных переходов, переулков и проулков, по которым сновали местные обитатели, ныряя и выныривая по обе стороны бетонной автострады, сотрясавшейся от тяжелых грузовиков. По дороге Персу то и дело попадались аптеки, но в одних было слишком много народу, а в других слишком мало. Наконец, разозлившись на собственную трусость, он выбрал одну наугад и решительно вошел.
В аптеке было безлюдно, и Перс стал шарить глазами по полкам в поисках нужного предмета, чтобы просто указать на него аптекарю. Ничего не обнаружив, он к своему ужасу увидел появившуюся из-за полок молодую продавщицу в белом халате.
— Слушаю вас, — безучастно сказала она.
От смущения у Перса перехватило дыхание. Он был готов броситься вон, но ноги у него словно приросли к полу.
— Чем могу помочь? — спросила продавщица, теряя терпение.
Перс уставился на носки своих ботинок.
— Я бы… мне бы… будьте добры, есть ли у вас «Дьюрекс»? — пробормотал он, с трудов выдавив из себя слова.
— Маленький — средний — большой? — холодно спросила продавщица.
Такого поворота событий Перс не предусмотрел: — Я думал, они все одного размера, — хрипло прошептал он. — Не-а. Маленький — средний — большой, — скучающим тоном повторила продавщица, разглядывая свой маникюр. — Ну, тогда средний, — сказал Перс.
Девушка исчезла и моментально появилась с упакованной в бумажный пакет подозрительно большой коробкой, за которую
потребовала семьдесят пять пенсов. Перс выхватил пакет — он оказался на удивление тяжелым, — сунул ей в руку фунтовую банкноту и бежал из аптеки, не дожидаясь сдачи.
В темном и шумном подземном переходе, изрисованном футбольной символикой и смердящем луком и мочой, он остановился под лампой рассмотреть покупку. Из пакета вылезла картонная коробка с изображенным на ней пухлым улыбающимся младенцем, перед которым стояла тарелка каши. На боку крупными буквами было напечатано название товара: «Фарекс».
Перс уныло поплелся в университет. У него не было ни малейшего желания вернуться в аптеку заменить покупку или зайти в другую и еще раз попытать счастья. В провале предприятия он усмотрел предначертание свыше, божественное осуждение его греховных намерений. На широком проспекте среди автомобильных салонов он приметил католическую церковь и помедлил перед плакатиком с надписью «Исповедь В любое время». Сам Бог посылал ему шанс раскаяться в грехе. Однако он решил, что не сможет с чистым сердцем, добровольно отказаться от свидания с Анжеликой. Он перешел через дорогу — внимательно глядя по сторонам, поскольку стал теперь Нераскаявшимся грешником, — и продолжил свой путь, дав Волю воображению и рисуя сладострастные картины с участием Анжелики, входящей в спальню, где он тайно поджидает ее, Анжелики, раздевающейся у него перед глазами, Анжелики в его объятьях. А что дальше? Будучи знакомым с половым актом лишь по художественной литературе, а потому имея смутное представление о его технической стороне, он стал бояться, что своей неопытностью загубит вожделенное мгновенье.
Еще один плакат, явное дело рук дьявола, привлек его внимание надписью, сделанной крупными черными буквами на огненно-красном фоне:
КИНОКЛУБ.
ФИЛЬМЫ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ
ОТКРОВЕННЫЕ ЛЮБОВНЫЕ СЦЕНЫ
ПОКУПКА БИЛЕТА ГАРАНТИРУЕТ ЧЛЕНСТВО ПЕНСИОНЕРАМ — СКИДКИ
Не дожидаясь, пока в нем заговорит совесть, Перс проскочил в дверь и оказался в полутемном, устланном коврами фойе. Из-за прилавка ему приветливо помахал билетер:
— Хотите стать членом, сэр? Заполните анкету. С вас за всё три фунта.
Перс подписался именем Филиппа Лоу.
— Надо же, какое совпадение, сэр, — сказал билетер с тонкой улыбкой. — У нас уже есть в списках Филипп Лоу. Пожалуйста, проходите, дверь вон там.
Пройдя через обитую дверь, Перс шагнул в полную темноту. Он наткнулся на стену и пару секунд постоял, прижавшись к ней, пока глаза привыкли к отсутствию света. Откуда-то раздавались странные, будто исходившие от мучеников в аду, звуки — многократно усиленные динамиком тяжелые вздохи, охи, сдавленные крики, стоны и взвизги. Направляемый тускло светящимся указателем, Перс двинулся вперед, наткнулся на портьеру, обогнул угол и оказался в задних рядах небольшого зрительного зала. Звук стал еще громче, а вокруг стояла все та же кромешная тьма, в которой ничего не было видно за исключением мелькающего на экране изображения. Прошло несколько секунд, прежде чем до Перса дошло, что его взору предъявлен многократно увеличенный мужской член, ходуном ходивший в столь же многократно увеличенном женском влагалище. Кровь прихлынула Персу к голове и к другому органу его тела. Нагнувшись, он стал пробираться по уходящему вниз проходу, высматривая свободное место. Изображение на экране сдвинулось, крупный план сменился более широкой перспективой, из чего стало ясно, что обладательница влагалища держит во рту другой мужской член, а обладатель первого члена трудится языком в другом влагалище, чья обладательница засунула палец в чей-то задний проход, а обладатель последнего работает у нее во рту своим членом, и все это лихорадочно движется, будто поршни адского механизма. Это был далеко не Ките с его нежной фиалкой, вплетенной в аромат розы… «Да сядь ты наконец!» — прошипел во тьме чей-то голос. Перс попытался нащупать сиденье, но схватил кого-то за плечо, с которого его руку с крепким словцом стряхнули. Тем временем охи и вздохи нарастали громче и громче, поршни сновали быстрее и быстрее, и Перс со стыдом почувствовал, что у него излилось семя. Со лба его градом катился пот, застилая глаза. На мгновенье ему почудилось, что между двумя массивными волосатыми ляжками мелькнуло лицо Анжелики: развернувшись, он ринулся прочь из зала, как из преисподней.
Вылетев пулей в фойе, Перс поймал на себе удивленный взгляд билетера.
— Слабовато для вас? — спросил он. — К сожалению, деньги мы не возвращаем. Приходите на следующей неделе, мы ожидаем из Дании кое-что покруче.
Перс схватил билетера за лацканы и повалил на прилавок.
— По вашей милости я осквернил образ любимой женщины! — негодующе прошипел он.
Билетер побледнел и беззащитно поднял руки. Перс оттолкнул его, выскочил из кинотеатра, бегом пересек дорогу и вбежал в католическую церковь.
Над одной из кабинок для исповеди светилось имя «Отец Финбар О'Мейли». Не прошло и пяти минут, как Перс облегчил совесть и получил отпущение грехов. «Благослови тебя Господь, сын мой», — сказал напоследок священник.
— Спасибо, отец.
— А кстати, ты не из Мейо будешь? — Оттуда.
— Я так и подумал. Узнал тебя по выговору. Я тоже из тех мест. — Из-за проволочной решетки послышался вздох. — Пропадешь ты, сын мой, в этом богопротивном городе. Ты бы хотел вернуться на родину?
— Вернуться на родину? — вяло переспросил Перс.
— Да. Я возглавляю сбор пожертвований для молодых ирландцев, которые приехали сюда в поисках работы, а теперь передумали и хотят вернуться домой. Фонд называется «Во имя Пречистой Девы».
— Но я здесь ненадолго, отец мой. Завтра возвращаюсь в Ирландию.
— Билет-то у тебя есть? — Есть, отец мой.
— Тогда удачи тебе и Бог помочь. Есть на земле места получше, чем Раммидж, это я тебе точно говорю.
В университет Перс возвратился за полдень. Участники конференции отправились без него на автобусную экскурсию по литературным местам. Перс принял ванну и потом проспал как убитый несколько часов. Проснулся он, чувствуя себя очистившимся от скверны и умиротворенным. Подошло время отправиться в бар пропустить перед ужином стаканчик.
К этому времени участники конференции вернулись с экскурсии, которая, впрочем, не задалась. Во-первых, владельцы дома, где провела детство Джордж Элиот, не пустили экскурсантов внутрь, так что им пришлось топтаться в саду и заглядывать в окна. Далее выяснилось, что домик Энн Хатауэй[25]закрыт на реставрацию. Наконец, по дороге в средневековый замок сломался автобус, и пришлось с час дожидаться аварийную службу.
— Ничего-ничего, — приговаривал Боб Басби, кружа в баре между раздосадованными участниками конференции. — Зато сегодня вечером нас ждет средневековый банкет!
— Очень хочу надеяться, что в этот раз Басби не подведет, — услышал Перс голос Филиппа Лоу. — У нас с культурной программой полная неразбериха. — Он разговаривал с одетым в залоснившийся темно-серый костюм незнакомцем, которого Перс видел впервые.
— И что это такое будет? — спросил незнакомец. В одной руке он держал дымящуюся сигарету, а в другой — большой стакан джина с тоником.
— У нас в городе есть заведение «Веселые рыцари Круглого стола», где на заказ устраивают средневековые банкеты, — объяснил Филипп Лоу. — Сам я ни разу там не был, но Басби уверяет, что у них это здорово получается. Он и пригласил оттуда.
людей на сегодняшний вечер. Будут менестрели, насколько мне известно, мед и…
— Блудницы, — подсказал Перс.
— А что, — сказал незнакомец в темно-сером костюме, взглянув сквозь облако дыма на Перса и обнажив в улыбке пожелтевшие клыки. — Звучит заманчиво.
— А, привет, МакГарригл, — без энтузиазма приветствовал его Филипп Лоу. — Познакомьтесь: Феликс Скиннер, редактор из «Леки, Уиндраш и Бернштейн». Мои издатели. Правда, не могу сказать, что наш профессиональный альянс принес много прибыли той и другой стороне, — добавил он с натянутой улыбкой.
— Да, мы ожидали большего, — вздохнув, согласился Скиннер.
— В прошлом году по выходе книги было продано лишь сто шестьдесят экземпляров, — с укоризной сказал Филипп Лоу. — И ни одной рецензии.
— Ты же знаешь, Филипп, мы все были уверены, что книга просто потрясающая, — сказал Скиннер. — Но оказалось, что на Хэзлитта сейчас очень маленький спрос. Впрочем, я уверен, что рецензии в конце концов появятся в научных журналах. К сожалению, воскресные газеты и еженедельники теперь мало уделяют внимания литературной критике.
— И все потому, что ее читать невозможно, — сказал Филипп Лоу. — Если уж я ее не понимаю, то чего ожидать от неспециалистов? Так вот, в моей книге речь идет именно об этом. Именно поэтому я и написал ее.
— Да-да, Филипп, это ужасно несправедливо, — посочувствовал ему Скиннер. — А чем вы занимаетесь, мистер МакГарригл?
— Шекспиром и Т. С. Элиотом, — ответил Перс.
— А вот тут я мог бы посодействовать, — вклинился в разговор Робин Демпси. Он только что появился в баре с Анжеликой, которая умопомрачительно красиво выглядела в длинном платье из плотной хлопчатобумажной ткани винно-красного цвета с вплетенными в ткань тускло блестящими нитями более темных тонов. — Так вот, эту работу можно спокойно предоставить
компьютеру, — продолжил Демпси. — Вам просто нужно ввести в него все тексты, а затем заставить машину найти все слова, фразы и синтаксические конструкции, которые у этих писателей совпадают. И таким образом вы точно определите влияние Шекспира на Т. С. Элиота в количественном отношении.
— Но моя диссертация совсем не об этом, — сказал Перс. — Она о влиянии Т. С. Элиота на Шекспира.
— У вас, ирландцев, всё не как у людей, — грубо хохотнув, сказал Демпси и окинул взглядом компанию в надежде на моральную поддержку.
— Я намерен показать, — сказал Перс, — что, хотим мы этого или нет, Шекспира мы читаем через призму поэзии Т. С. Элиота. Например, кто в наши дни читает «Гамлета», не соотнося его с «Пруфроком»? Кто слушает речи Фердинанда из «Бури», не вспоминая «Огненную проповедь» из «Бесплодной земли»?
— А вот это мне кажется интересным, — сказал Скиннер. — Филипп, дружище, не будешь ли так добр подлить мне того же самого? — Сунув Филиппу Лоу в руку свой пустой стакан, Феликс Скиннер отвел Перса в сторону. — Если вы еще ни с кем не договорились о публикации своей диссертации, я очень хотел бы на нее взглянуть, — сказал он.
— Но это магистерская диссертация, — сказал Перс, прослезившись от сигаретного дыма, который выпустил ему в лицо Скиннер.
— Ну и что, библиотеки скупают все, что связано или с Шекспиром, или с Т. С Элиотом. А если оба имени войдут в название книги, то интереса будет еще больше. Вот моя карточка. А, спасибо, Филипп, твое здоровье… Послушай, мне действительно жаль, что так вышло с Хэзлиттом. Давай будем считать это первым опытом, а ты постараешься найти более ходовую тему.
— Я потратил на эту книгу восемь лет жизни, — жалобно сказал Филипп.
Скиннер ободряюще похлопал его по плечу, ссыпав горку сигаретного пепла ему на пиджак.
В баре теперь было тесно — участники конференции наперегонки угощались спиртным, чтобы привести себя в состояние, подобающее средневековому банкету. Перс протиснулся сквозь толпу к Анжелике.
— А мне вы говорили, что тема вашей диссертации — влияние Шекспира на Т. С. Элиота, — сказала она.
— Так оно и есть, — ответил он. — Я переиначил ее на ходу, чтобы хоть немного осадить Демпси.
— На самом деле так даже интереснее.
— Похоже, теперь мне придется этим заняться, — сказал Перс. — Какое у вас красивое платье, Анжелика.
— Из всей моей одежды оно самое средневековое, — ответила она, блеснув темными глазами. — Хотя не могу гарантировать, что оно, как у Китса, «зашелестит к моим ногам».
Прозрачный намек вызвал в нем волну желания, а также вдребезги разбил намерение встать на путь исправления и искупления греха. И он понял, что теперь уже ничто не помешает ему сегодня ночью засесть в засаду у Анжелики в комнате.
Перс не собирался садиться рядом с девушкой на банкете, решив, что в духе романтического сценария он должен созерцать ее издалека. Однако видеть Демпси, сидящего рядом с Анжеликой, ему тоже не хотелось, поэтому, когда все пошли в столовую, он задержал его в баре, пытая вопросами о структурной лингвистике.
— Да все очень просто, — нетерпеливо сказал Демпси. — Согласно Соссюру, язык строится не на различии вещи и слова, а на различии слов между собой, на их противопоставлениях. «Кошка» означает кошку потому, что звучит иначе, чем «мошка» или «кашка».
— И то же самое верно для «Дьюрекс», «Фарекс» и «Экслакс»? — поинтересовался Перс.
— Этот пример не из тех, что сразу приходят в голову, — Демпси с подозрением взглянул на Перса близко посаженными глазами. — Но тоже годится.
— Я думаю, вы не принимаете в расчет различия в диалектном произношении, — сказал Перс.
— Ну, сейчас у меня нет времени это объяснять, — раздраженно сказал Демпси, направляясь к двери. — Уже звонили к ужину.
В столовой Перс нашел себе место подальше, спрятавшись от Анжелики за колонной. Средневековый банкет оставлял желать лучшего. Мед по вкусу походил на подогретый сахарный сироп, а основное блюдо, которое предполагалось есть руками, состояло из жареной курицы и картошки в мундире. Блудницами выступали самые обычные местные официантки, которым либо приплатили, либо пригрозили, заставив вырядиться в длинные хламиды с глубоким треугольным декольте.
— Ох, не смотри на меня, сынок, — сказала Персу официантка с желтыми кудряшками, подавая ему куриные ножки. — Если в Средние века они вот так одевались, то, наверное, из простуд не вылезали.
Во главе стола на возвышении восседала пара затейников из фирмы «Веселые рыцари Круглого стола»: один из них был в костюме короля, другой — придворного шута. У короля в руках был аккордеон, а шут играл на ударных, и оба были снабжены микрофонами и усилителями. Пока блудницы разносили еду, они развлекали собравшихся анекдотами о королевском дворе, пели похабные баллады и подначивали гостей швыряться булочками. В соответствии с придворным этикетом всякий, кто хотел покинуть зал, должен был отвесить королю поклон, при этом шут извлекал из какого-то инструмента громкий непристойный звук. Перс выскользнул из зала как раз в тот момент, когда подобному унижению был подвергнут медиевист из Аберистуита. Анжелика, сидевшая между Феликсом Скиннером и Филиппом Лоу в дальнем конце зала, одарила Перса мимолетной улыбкой и помахала рукой. Средневековое угощение стояло перед ней нетронутое.
Перс вышел из корпуса Мартино и направился к общежитию, вдыхая ночной холодный воздух и поглядывая на рябое отражение луны в искусственном озере. Вслед ему неслась усиленная динамиками песня, которую хриплыми голосами распевали король с шутом:
Король Артур был идиотом с детства — такого дурака Господь еще не создавал. Надел жене железный пояс девства, А ключ заветный сразу потерял.
В общежитии не было ни души. Неслышно взбежав по ступеням, Перс отправился по коридору в поисках комнаты номер 231. Ее дверь была не заперта, и он вошел внутрь. Свет ему не понадобился, поскольку комната была освещена из коридора сквозь окошко над дверью, а из окна — лунным светом. Ночной ветерок донес до него еще один куплет:
Сэр Ланселот решил поправить дело: «Я вас лишу оков, мадам, я вас люблю!» И взяв пилу, он ей раздвинул ноги смело. Она сказала: «Я щекотки не терплю!» Перс обвел взглядом маленькую узкую комнату, прикидывая, где бы спрятаться. Единственным укромным местом был встроенный шкаф. В кармане его куртки лежал тяжелый пакет детского питания «Фарекс». Перс вынул его и положил на тумбочку около кровати, понимая, что лишь с большой натяжкой оно заменит «пунцовые, как солнечный шафран, сладчайшие плоды из дальних стран».
Вдалеке раздался гулкий вой и скрежет поднимающегося лифта. Перс нырнул в темную утробу встроенного шкафа, сдвинул висевшую в нем одежду и потянул на себя дверцу, оставив щелку, через которую он мог дышать и вести наблюдение.
Из шкафа ему было слышно, как в конце коридора открылись двери лифта и кто-то зашагал по направлению к комнате номер 231. Затем дверная ручка повернулась, дверь распахнулась, и в комнату вошел Робин Демпси. Он включил свет, закрыл дверь, пересек комнату и задернул занавески. Затем снял пиджак, повесил на спинку стула, и тут его взгляд упал на коробку «Фарекса», которую он с изумленным видом подверг тщательному обследованию. Затем Демпси сбросил ботинки и стянул брюки — под ними обнаружились носки на подтяжках и полосатые трусы. Все это он размеренно и аккуратно снял, свернул и положил на стул, в конце концов представ перед взором Перса в натуральном виде. Такого зрелища Перс совсем не ожидал. Демпси понюхал у себя под мышками, запустил палец в промежность и поднес его к носу. Затем он на несколько минут исчез из поля зрения и, судя по звукам, стал плескаться над раковиной, чистить зубы и полоскать рот. Потом он снова появился, по-прежнему нагишом, и, дрожа от холода, нырнул в постель. Щелкнув выключателем у себя над головой, он погасил свет, однако освещение из коридора позволяло видеть, как он лежит в кровати, пялясь в потолок и поминутно поглядывая на будильник, зелеными цифрами светившийся на ночной тумбочке. В комнате установилась тишина. Перс кашлянул.
Робин Демпси резко сел в кровати, как будто от удара отпущенной пружины, и качнулся взад-вперед, восстанавливая перпендикуляр.
— Кто здесь? — дрожащим голосом спросил он, пытаясь нащупать выключатель.
Свет вспыхнул. Расплывшись в довольной улыбке, Демпси игривым тоном спросил:
— Анжелика, ты все это время пряталась в шкафу? Шалунья!
Перс толкнул дверцу и вышел из стенного шкафа.
— МакГарригл! Какого хера ты здесь делаешь?
— Я вас тоже могу об этом спросить, — ответил Перс.
— Что я здесь делаю? Это моя комната!
— Перс огляделся по сторонам. Теперь, при свете, в комнате обнаружились следы мужского присутствия: электробритва и лосьон после бритья на полочке над раковиной, пара больших кожаных шлепанцев под кроватью. Он заглянул в стенной шкаф, в котором прятался, и увидел ярко-синий костюм, одиноко висящий на плечиках. — Ох, — едва слышно сказал он, но потом добавил более решительно. — А с чего вы взяли, что это Анжелика прячется у вас в шкафу?
— А это тебя не касается. Вообще-то у меня здесь с ней свидание. Она может прийти с минуты на минуту, так что ты меня весьма обяжешь, если свалишь отсюда как можно быстрее. Кстати, что ты делал в моем шкафу?
— Мы тоже договорились с Анжеликой о свидании. Она мне сказала, что это ее комната. Предполагалось, что я здесь спрячусь и буду подсматривать, как она ложится спать. Как в «Кануне Святой Агнессы».-Дав Демпси пояснение, Перс почувствовал себя полным идиотом.
— Предполагалось, что я лягу в постель и буду ждать ее появления, — эхом откликнулся Демпси. — Как Руджеро и Альцина[26], сказала она. Вероятно, герои-любовники одной из тех нескончаемых средневековых поэм, что писали итальяшки. Она пересказала мне сюжет — довольно пикантная история.
Оба помолчали.
— Похоже, она неплохо над нами подшутила, — сказал наконец Перс.
— Похоже, — вяло согласился Демпси. Он вылез из кровати и достал из-под подушки пижаму. Надев ее, он снова лег в постель, залез с головой под одеяло и глухо пробубнил оттуда:- Будешь уходить — выключи свет.
— Конечно. Спокойной ночи.
Перс спустился в вестибюль, чтобы взглянуть на доску, где висел список участников конференции. Среди живущих в корпусе Лукаса имени Анжелики не значилось. Он поспешил в корпус Мартино. В баре те же самые участники конференции, что перед средневековым банкетом разогревали себя спиртным, теперь с новой силой налегли на него, чтобы поскорее забыть об этом недоразумении. Боб Басби одиноко сидел в углу со стаканом виски и, гордо улыбаясь, делал вид, что это он сам предпочел ни с кем не общаться.
— О, привет, — радостно сказал он Персу, который присел рядом.
— Вы не скажете, в какой комнате живет Анжелика Пабст? — спросил его Перс.
— Как странно, что вы меня об этом спрашиваете, — ответил Басби. — Мне только что сказали, что она уехала на такси. С чемоданом.
— Что? — вскрикнул Перс, вскакивая со стула. — Когда? Когда она уехала?
— Минут тридцать назад, — сказал Боб Басби. — Да, вы знаете, насколько мне известно, она в общежитии не останавливалась. Я комнаты для нее не бронировал, да она и не платила за нее. Вообще непонятно, как она попала к нам на конференцию. Судя по всему, она ни к какому университету не принадлежит.
Перс во весь дух побежал по дороге к воротам кампуса — не потому, что надеялся догнать такси, увозящее Анжелику, но затем, чтобы заглушить отчаяние и разочарование. Он постоял у ворот, бессмысленно глядя на пустынное шоссе. Луна зашла за облако, и откуда-то издалека донесся шум уходящего поезда. Перс развернулся и снова пустился бегом по дороге. Он миновал общежитие, обогнул искусственное озеро, повторяя маршрут утренней пробежки в компании Морриса Цаппа, и взбежал на вершину холма, откуда открывался вид на город. Желтоватый свет бесчисленных уличных фонарей озарял небо, затмевая сияние звезд. Тихий гул транспорта, который не умолкает ни днем, ни ночью, эхом отдавался от бетонных автострад и вибрировал в ночном воздухе.
— Анжелика! — в горькой тоске крикнул Перс, обращаясь к равнодушному городу. — Анжелика! Где ты?
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |