"Юрий Маркович Нагибин. Сильнее всех иных велений (Князь Юрка Голицын)" - читать интересную книгу автора

старичку, толстухе, напыщенному столичному щеголю, подвыпившему дремучему
дворянину, у него всегда была точная цель, которую он преследовал с
упорством хорошего гончака. Была и здесь такая цель - дебелая жена
полицмейстера, но внезапно охотничий инстинкт погас в нем. Что-то случилось,
может, вспомнилась Сонечка, с которой так хорошо было кататься на лодке,
петь дуэтом и читать романы Руссо, отмякшее сердце пожалело тихую, всеми
пренебрегаемую девушку. Он решительно двинулся к трем сестрам. На этот раз у
Золушки не мелькнуло даже тени надежды: с какой стати будет ее приглашать
самый лучший танцор, самый блестящий молодой человек города, знаменитый
своими эскападами, остроумием, бесстрашием, равно знатностью и богатством, -
князь Голицын! И она неловко оглянулась сперва на старшую, потом на младшую
сестру, когда князь с поклоном протянул ей руку. Это было так трогательно,
так простодушно, что в душе у него зазвучала музыка нежности, печали и
умиления. И вдруг до Золушки дошло, что рука зовет ее, что случилось уже
нечаемое чудо - принц явился. Девушка улыбнулась радостно и жалко и как-то
по-детски рванулась к нему, словно боясь, что он передумает.
Юрка заранее смирился, что она не умеет танцевать, что они будут смешны
и нелепы: он - такая громадина, она - такая крошка, - беспомощно топчущиеся
посреди зала, но танцевала девушка легко и летуче, грациозно и упоенно. Он
сказал: "Вы прекрасно танцуете, странно, что я никогда не встречал вас на
балах". - "Меня редко берут с собой" - "Почему?" - "Я же некрасивая", - как
о чем-то само собой разумеющемся сказала девушка. Разговор велся
по-французски, и Голицын отметил ее истинно парижское произношение.
По-русски она говорила хуже, с легким украинским акцентом. Голицын сказал ей
об этом. "Ничего удивительного, - засмеялась девушка. - По-французски меня
обучали парижанки, а русскому - священник-малоросс. Он говорил: "пьять",
"пьятница", "звоните". Я взяла всего "пьять" уроков, но когда заговаривала
дома по-русски, гувернантка пришпиливала мне на платье красный язык.
Почему-то это казалось ужасно стыдным". - Она засмеялась, в ней не было и
тени жеманства, равно и кокетства, ее слова впрямую выражали то, что она
думает, а лицо, улыбка, смех - то, что она чувствует. И еще - не было обиды
на злую дуру-гувернантку, ни на домашних, которые не брали ее на балы,
убедив, что она дурнушка. "У вас суровый отец?" - спросил Голицын. "О, нет!
Он очень добрый!" - "Строгая мать?" Что-то страдальческое мелькнуло на
миловидном скромном лице. "Нас у мамы много. Мои сестры такие красавицы!
Мамы не хватает на всех". И тебя принесли в жертву сестрам, - подумал
Голицын. Теперь он знал, что перед ним одна из Бахметьевых. Ее сестры росли
и вызревали на солнце, что читалось в их броской внешности, а она - в темном
углу, куда не достигал золотой луч. Но стоило ей покружиться в танце,
услышать добрые, заинтересованные слова, и лицо ее чудно оживилось, щеки
порозовели, заискрились светлые, серебристого оттенка глаза. Да ведь она
куда привлекательнее своих выхоленных, забалованных сестер. Она настоящая
красавица, а не эти куклы! - с обычным пересолом решил Юрка.
А когда начался разъезд и девушка в последний раз мелькнула перед ним в
шляпке из тонкой соломки, стянутой ленточкой под нежным, чуть выостренным
подбородком, и серебристые добрые глаза благодарно задержались на нем,
Голицын уже знал, что ему не нужно ничего в мире, кроме любви этой девушки.
Истаяли без следа черты кушелевской Сонечки, стерлись, как письмена с
грифельной доски, все иные женские образы, Юрка стал юношей, каким он
никогда не был, исполненным благоговения перед таинственной женской сутью.