"Юрий Маркович Нагибин. Сильнее всех иных велений (Князь Юрка Голицын)" - читать интересную книгу автора

хора, а после освобождения крестьян - наемного хора, с которым объездил
пол-России.
Как только его не называли: "последний из могикан российского барства",
"обломок всея Руси", - не умещавшийся в обычных пределах, он поражал
современников переливами своего оригинальнейшего характера, порожденного
русскими пространствами, грозами и ветрами, вьюгами и метелями, печалью
бескрайней земли и бешеной удалью, без которой не одолеть, не осилить
пустынной разобщенности. И все же мне не пришло бы в голову тревожить тень
бывшего баловня гостиных, губернского витии, блистательного камергера,
бесстрашного дуэлянта, кутилы, картежника, любимца женщин и острослова, если
бы он не получил права в исходе своего века сказать: "Я не был рожден
помещиком. И конечно, в чужих ли краях буду или на родине, однажды принятого
решения я никогда не изменю и останусь тверд в намерении моем - жить
собственным трудом".
Его детство складывалось так, чтобы дать полную волю неистовой натуре.
Он рано потерял мать, которую обожал; для него, как и для Лермонтова, это
оказалось невосполнимой утратой на всю жизнь. Когда служанка принесла ему
горестную весть, малютка Гаргантюа сшиб ее с ног ударом кулачка. То была
расплата за нестерпимую боль, какую она ему невольно причинила.
Отец его был личностью незаурядной. Высокоодаренный музыкант-любитель,
один из лучших виолончелистов тогдашней России, меломан, тонкий музыкальный
критик, он удостоился дружбы нелюдимого Бетховена, который написал и
посвятил Голицыну увертюру "Освящение дома" и создал по его заказу три
знаменитых "голицынских квартета". Усилиями Голицына состоялось исполнение
величайшего после 9-й симфонии произведения Бетховена - "Торжественной
мессы". Он привлек лучших артистов немецкой оперной труппы, выступавшей в
Петербурге, и хор из певчих придворной капеллы.
Таланты Николая Борисовича Голицына не ограничивались музыкальной
сферой: он писал стихи и одним из первых перевел на французский язык и
лирику, и гражданские стихи Пушкина, за что поэт письменно благодарил его.
Участник войны двенадцатого года, храбрый офицер, аристократ с головы до
пят, европеец по взглядам, привычкам, всему поведению, он вступил в конфликт
с официальной церковью, опубликовав в Лейпциге брошюру, содержащую хулу на
русское православие. Он был фигурой своеобразной и вместе с тем типической.
Серьезные размышления, окрашенные скепсисом, музицирование, чересчур
осмотрительное, ибо он не хотел переступать черты, отделяющей чистоплюйное
дилетантство от черного пота профессионализма (на это решился его сын), не
мешали ему быть дамским угодником, изящным светским пустословом, желанным и
усердным посетителем салонов. Недюжинный, очень одаренный и едко умный
человек, он прожил как-то сбоку от своего времени, не решившись всерьез
вмешаться в его коловращение. Во всем он останавливался на пороге: в музыке,
поэзии, идейной борьбе - еще шаг, и он бы резко обрисовался, выделился в
групповом портрете петербургских и провинциальных светских львов. Но этого
усилия он не сделал - не хотел.
Замечательно его равнодушие к сыну, нарушаемое изредка капризными
вспышками нежности. Он охотно говорил, что любит, когда дети плачут.
"Почему?" - недоумевал собеседник. "Потому что тогда их выводят из
комнаты", - с меланхолической улыбкой отвечал хрупкий, благородно бледный,
похожий на фарфоровую статуэтку сибарит. Состояние сыну досталось от
матери - большое торговое село Салтыки в Тамбовской губернии, с полутора