"Владимир Набоков. Ultima Thule" - читать интересную книгу автора

театральному, в костюмах эпохи, действию, изображающему определенный род
смерти предка, роль которого давалась пациенту. Эти живые картины так вошли
в моду, что профессору пришлось печатно объяснять публике опасность их
постановки вне его непосредственного контроля.
Порасспросив сестру Фальтера, итальянец выяснил, что предков своих
Фальтеры не знают, их отец, правда, был не прочь напиться пьяным, но так как
по теории "болезнь отражает лишь давно прошедшее", как, скажем, народный
эпос сублимирует лишь давние дела, подробности о Фальтере-pГЁre [4] были ему
ненужны. Все же он предложил, что попробует заняться больным, надеясь путем
остроумных расспросов добиться от него самого объяснения его состояния,
после чего предки выведутся из суммы сами; что такое объяснение
существовало, подтверждалось тем, что когда удавалось близким проникнуть в
молчание Фальтера, он кратко и отстранительно намекал на нечто из ряда вон
выходящее, испытанное им в ту непонятную ночь.
Однажды итальянец уединился с Фальтером в комнате последнего и, так как
был сердцевед опытный, в роговых очках и с платочком в грудном карманчике,
по-видимому, добился от него исчерпывающего ответа о причине его ночных
воплей. Вероятно, дело не обошлось без гипнотизма, так как Фальтер потом
уверял следователя, что проговорился против воли, и что ему было не по себе.
Впрочем он добавил, что все равно, рано или поздно, произвел бы этот опыт,
но что уж наверное никогда его не повторит. Как бы то ни было, бедный автор
"Героики Безумия" оказался жертвой фальтеровой медузы. Так как задушевное
свидание между врачом и пациентом неестественно затянулось, сестра Фальтера,
вязавшая серый шарф на террасе и уж давно не слышавшая разымчивого,
молодецкого или фальшиво-вкрадчивого тенорка, невнятно доносившегося вначале
из полуоткрытого окошка, поднялась к брату, которого нашла рассматривающим
со скучным любопытством рекламную брошюрку с горно-санаторскими видами,
вероятно, принесенную врачом, между тем как сам врач, наполовину съехавший с
кресла на ковер, с интервалом белья между жилетом и панталонами, лежал,
растопырив маленькие ноги и откинув бледно-кофейное лицо, сраженный, как
потом выяснилось, разрывом сердца. Деловито вмешавшимся полицейским властям
Фальтер отвечал рассеянно и кратко; когда же, наконец, эти приставания ему
надоели, он объяснил, что, случайно разгадав "загадку мира", он поддался
изощренным увещеваниям и поведал ее любознательному собеседнику, который от
удивления и помер. Газеты подхватили эту историю, соответственно ее
изукрасив, и личность Фальтера, переодетая тибетским мудрецом, в продолжение
нескольких дней подкармливала непривередливую хронику.
Но, как ты знаешь я в те дни газет не читал: ты тогда умирала. Теперь
же, выслушав подробный рассказ о Фальтере, я испытал некое весьма сильное и
слегка как бы стыдливое желание.
Ты, конечно, понимаешь. В том состоянии, в котором я был, люди без
воображения, т. е. лишенные его поддержки и изысканий, обращаются к
рекламным волшебникам, к хиромантам в маскарадных тюрбанах, промышляющих
промеж магических дел крысиным ядом или розовой резиной, к жирным, смуглым
гадалкам, - но особенно к спиритам, подделывающим неизвестную еще энергию
под млечные черты призраков и глупо предметные их выступления. Но я
воображением наделен, и потому у меня были две возможности: первая из них
была моя работа, мое искусство, утешение моего искусства; вторая заключалась
в том, чтобы вдруг взять да поверить, что довольно в сущности обыкновенный,
несмотря на "пти же" бывалого ума, и даже чуть вульгарный человек, вроде