"Владимир Набоков. Со дна коробки" - читать интересную книгу автора

трезвого поколения, склонны раскрывать для себя более глубокий, более
жизненный, более гуманный и общественный смысл таких его строк, как:

Когда в тени кладбищенской стены
укрыт последний снег, и вороная
соседская кобылка отдает
мгновенной синевой в мгновенном блеске
апрельского слепительного дня,
и в негритянских пригоршнях Земли
лучатся лужи сколками небес, -
душа бредет в разодранном плаще
к слепым, бездольным, темным, к тем, кто гнет
вседневно спины в кабале у толстых,
чьи очи от забот и вожделений
поблекли и уже не зрят проталин,
ни синей лошади, ни чудотворной лужи.

Взрыв рукоплесканий приветствовал эти строки, но внезапно хлопки
прервались, смененные всхлипами неуместного смеха; ибо, пока председатель, в
котором еще вибрировали только что произнесенные слова, возвращался к столу,
бородатый незнакомец встал и поблагодарил аплодирующих, резко кивая и
нескладно маша руками, вид его выражал смесь вежливой признательности с
некоторым раздражением. Славский и двое служителей произвели отчаянную
попытку спровадить его, но в глубине зала поднялся крик: "Позор, позор!" и
"А-ставь-те-ста-ри-ка!".
В одном из отчетов мне попалось предположение, что среди публики
имелись у старца сообщники, я, впрочем, думаю, что такой поворот в
достаточной мере объясняется состраданием толпы, возникающим с тою же
внезапностью, что и ее озлобление. "Старик", при том, что ему пришлось
бороться сразу с тремя, ухитрился сохранить замечательное достоинство
повадки, и когда те, кто без особого рвения нападал на него, отступились, и
он поднял опрокинутый в схватке табурет, по залу прошел довольный шумок. Вот
только атмосфера вечера была испорчена безвозвратно. Самые молодые и
разухабистые из публики уже буйно веселились. Председатель, подрагивая
ноздрями, налил себе стакан воды. Двое осведомителей украдкой переглянулись
из двух углов зала.

3

За речью председателя последовал отчет казначея касательно сумм,
полученных от многочисленных учреждений и лиц на возведение памятника Перову
в одном из пригородных парков. Старик неспешно извлек из кармана клочок
бумаги и огрызок карандаша, приладил листок на колено и принялся записывать
называемые цифры. Затем на сцене на миг появилась внучка перовской сестры. С
этим номером программы устроителям пришлось изрядно повозиться, поскольку
особу, о которой идет речь, - толстую, с выпученными глазами, восковобелую
молодую даму - лечили от меланхолии в приюте для душевнобольных. Всю в
трогательно розовом, с перекошенным ртом, ее на мгновение показали публике и
тут же быстро увлекли назад - в крепкие руки предоставленной заведением
полногрудой женщины.