"Владимир Набоков. Рассказы "русского" периода, не вошедшие в сборники" - читать интересную книгу автора

пугал... Сам помнишь: заплутался ты однажды в глуши моей - ты и белое
платьице, - а я тропинки в узел связывал, стволы кружил, мигал сквозь
листву - всю ночь проморочил... Но я так только, шутки ради, даром что
чернили меня... А тут я присмирел; невеселое было новоселье... Днем и ночью
вокруг все трещало что-то. Сперва я думал - свой брат, леший там тешится;
окликнул, прислушался. Трещит себе, громыхает - нет, не по-нашему выходит.
Раз, под вечер, выскочил я на прогалину вижу, лежат люди - кто на спине, кто
на брюхе. Ну, думаю, поразбужу их, расшевелю! Стал я ветвями встряхивать,
шишками лукаться, шуршать, гукать... Битый час провозился - все ни к чему. А
как ближе взглянул, так и обмер. У того голова на одной красной ниточке
висит, у того вместо живота - ворох толстых червей... Не вытерпел я. Завыл,
подпрыгнул и давай бежать...
Долго я скитался по лесам разным, а все житья нет. То тишь, пустыня,
скука смертная, то жуть такая, что и лучше не вспоминать! Наконец решился: в
мужичка перекинулся, в бродягу с котомкой, да и ушел совсем: прощай, Русь!
Ну а там, мне братец мой, Водяной пособил. Тоже, бедняга, спасался. Все
дивился он: времена, говорит, какие настали - просто беда. И то сказать: он
хоть и встарь баловался, людей там заманивал (уж очень был гостеприимен), да
зато как лелеял, как ласкал их у себя на золотом дне, какими песнями
чаровал! А нынче, говорит, все только мертвецы плывут, видимо-невидимо, а
влага речная что руда, густая, теплая, липкая; дышать нечем... Он меня и
взял с собой. Сам-то в дальнем море мыкается, а меня на туманный бережок по
пути высадил - иди, брат, найди себе кустик. Ничего я не нашел и попал сюда
в этот чужой, страшный, каменный город... Вот и стал я человеком,
воротнички, сапожки, все как следует - даже научился говорить по-ихнему...
Он приумолк. Глаза его блестели, как мокрые листья, руки скрещены были,
и в зыбком отблеске заплывшей свечи странно-странно мерцали бледные волосы,
налево зачесанные.
- Я знаю, ты тоже тоскуешь, - снова зазвенел яркий голос, - но твоя
тоска, по сравнению с моею буйной, ветровою тоской, - лишь ровное дыханье
спящего. И подумай только: никого из племени нашего на Руси не осталось.
Одни туманом взвились, другие разбрелись по миру. Родные реки печальны,
ничья резвая рука не расплескивает лунных заблестков, сиротеют, молчат
случайно не скошенные колокольчики - прежние голубые гусли легкого Полевого,
соперника моего. Косматый, ласковый Постен покинул, плача, твой опозоренный,
оплеванный дом, и зачахли рощи, умилительно-светлые, волшебно-мрачные
рощи...
А ведь мы вдохновенье твое, Русь, непостижимая твоя красота, вековое
очарованье... И все мы ушли, изгнанные безумным землемером.
Друг, я скоро умру, скажи мне что-нибудь, скажи, что любишь меня,
бездомного призрака, подсядь ближе, дай руку...
Зашипев, погасла свеча. Холодные пальцы коснулись ладони моей,
грустный, знакомый смех прозвенел и умолк.
Когда я зажег свет, уж никого в кресле не было... никого... Только в
комнате чудесно-тонко пахло березой да влажным мхом...
Впервые рассказ был опубликован в газете "Руль" (Берлин) 7 января 1921
г.

2. СЛОВО