"Владимир Набоков. Забытый поэт" - читать интересную книгу автора

юноши с "детским взором и плечьми возчика мебели".
Он упоминается также в полицейском донесении как "вполголоса
совещавшийся с двумя другими студентами" в кофейне на Невском. А его сестра,
вышедшая замуж за рижского купца, как говорят, сожалела о бурных романах
поэта с прачками и белошвейками. Осенью 1849 года он навестил отца,
намереваясь просить денег на поездку в Испанию. Отец, отличавшийся простотою
душевных движений, дал ему лишь пощечину; несколько дней спустя, бедный
юноша утонул, купаясь по соседству в реке. Его платье и полуобгрызанное
яблоко нашли под березой, тела же отыскать не сумели.
Слава ему выпала вялая: отрывок из "Грузинских ночей" -- вечно один и
тот же во всех антологиях; неистовая статья радикального критика Добролюбова
(1859), восхваляющая революционные околичности самых слабых его стихов;
сложившееся в восьмидесятых общее представление, что реакционная среда
чинила препоны чистому, пусть и бессвязному отчасти таланту, а там и вовсе
его заела, -- вот, пожалуй, и все.
В девяностых годах, вследствие оздоровления поэтических интересов,
совпавшего, что порою случается, с эрой суровой и скучной политики, вокруг
поэзии Перова затеялась суета повторного узнавания, -- а со своей стороны, и
либеральные деятели были не прочь подхватить добролюбовские обиняки. Весьма
успешно прошла подписка на возведение памятника Перову в одном из публичных
парков. Крупный издатель, соединив все доступные крохи сведений о жизни
Перова, выпустил полное собрание его сочинений в одном приятно увесистом
томе. Ежемесячники напечатали несколько ученых статей. Памятный вечер в
одном из лучших залов столицы собрал большую толпу.


2

За несколько минут до начала, когда ораторы еще сходились в
расположенную за сценой комнату юбилейного комитета, дверь распахнулась,
впустив кряжистого старика в сюртуке, который -- на его или на чьих-то еще
плечах -- видывал лучшие времена. Нисколько не внимая упредительным крикам
двух студентов с лентами на рукавах, облеченных властью служителей и
пытавшихся его задержать, он с замечательно достойным видом приблизился к
столу устроителей, поклонился и произнес:
-- Я -- Перов.
Мой друг, почти вдвое старший меня и оставшийся ныне единственным живым
свидетелем тех событий, рассказывал мне, что председатель (редактор газеты,
обладавший немалым опытом обращения с чудачливыми приставалами), не подняв
глаз, сказал: "Гоните его в шею". Никто этого делать не стал, -- возможно,
оттого, что каждый склонен к определенной учтивости при обращении со старым
и предположительно очень пьяным господином. Старик присел к столу и, выбрав
самого тихого на вид человека -- Славского, переводчика Лонгфелло, Гейне и
Сюлли-Прюдома (а впоследствии члена террористической группы), -- деловито
осведомился, собраны ли уже "деньги на памятник", и если собраны, когда ему
можно их получить?
Все свидетельства сходятся в том, что свои притязания старик излагал
удивительно мирно. Он не напирал. Он просто заявлял их, как бы вовсе не
сознавая возможности того, что ему могут не поверить. Поразительно и все же,
сидя в той уединенной комнатке, окруженный личностями, столь значительными,