"Владимир Набоков. Памяти Л.И.Шигаева" - читать интересную книгу автора

неизбежным наречием "систематически", или же являлся в таком
состоянии, что приходилось меня отсылать домой, наши отношения
стали невыносимы, и наконец, общими усилиями, при горячем
содействии бухгалтера и какого-то неизвестного, зашедшего с
рукописью, меня выбросили вон.
Моя бедная юность, моя жалкая юность! Вижу как сейчас
страшную комнатку, которую я снимал за двадцать пять марок в
месяц, страшные цветочки обоев, страшную лампочку на шнуре, всю
ночь бывало горевшую полоумным светом... Я был так несчастен
там, так неприлично и роскошно несчастен, что стены ее до сих
пор, должно быть, пропитаны бедою и бредом, и не может быть,
чтобы после меня обитал в ней веселый кто, посвистывающий,- а
все мне кажется, что и теперь, через десять лет, сидит перед
зыбким зеркалом все такой же бледный, с лоснистым лбом,
чернобородый юноша, в одной рваной рубашке, и хлещет спирт,
чокаясь со своим отражением. Ах, какое это было время! Я не
только никому на свете не был нужен, но даже не мог вообразить
такие обстоятельства, при которых кому-либо было бы дело до
меня.
Длительным, упорным, одиноким пьянством я довел себя до
пошлейших видений, а именно - до самых что ни на есть русских
галлюцинаций: я начал видеть чертей. Видел я их каждый вечер,
как только выходил из дневной дремы, чтобы светом моей бедной
лампы разогнать уже заливавшие нас сумерки. Да: отчетливее, чем
вижу сейчас свою вечно дрожащую руку, я видел пресловутых
пришлецов и под конец даже привык к их присутствию, благо они
не очень лезли ко мне. Были они небольшие, но довольно жирные,
величиной с раздобревшую жабу, мирные, вялые, чернокожие, в
пупырках. Они больше ползали, чем ходили, но при всей своей
напускной неуклюжести были неуловимы. Помнятся, я купил собачью
плетку, и как только их собралось достаточно на моем столе,
попытался хорошенько вытянуть их - но они удивительно избежали
удара; я опять плеткой... Один из них, ближайший, только
замигал, криво зажмурился, как напряженный пес, которого
угрозой хотят оторвать от какой-нибудь соблазнительной пакости;
другие же, влача задние лапы, расползлись... Но все они снова
потихоньку собрались в кучу, пока я вытирал со стола пролитые
чернила и поднимал павший ниц портрет. Вообще говоря, они
водились гуще всего в окрестностях моего стола; являлись же
откуда-то снизу и, не спеша, липкими животами шурша и чмокая,
взбирались - с какими-то карикатурно-матросскими приемами -
по ножкам стола, которые я пробовал мазать вазелином, но это
ничуть не помогало, и только когда я, случалось, облюбую
этакого аппетитного поганчика, сосредоточенно карабкающегося
вверх, да хвачу плеткой или сапогом, он шлепался на пол с
толстым жабьим звуком, а через минуту, глядь, уже добирался с
другого угла, высунув от усердия фиолетовый язык,- и вот,
перевалил и присоединился к товарищам. Их было много, я сперва
они казались мне все одинаковыми: черные, с одутловатыми,
довольно впрочем добродушными, мордочками, они, группами по