"Владимир Набоков. Тяжелый дым" - читать интересную книгу автора

Он спохватился, лежа мумией в темноте, что получается
неловко: сестра, может быть, думает, что его нет дома. Но
двинуться было неимоверно трудно. Трудно,- ибо сейчас форма
его существа совершенно лишилась отличительных примет и
устойчивых границ; его рукой мог быть, например, переулок по ту
сторону дома, а позвоночником - хребтообразная туча через все
небо с холодком звезд на востоке. Ни полосатая темнота в
комнате, ни освещенное золотою зыбью ночное море, в которое
преобразилось стекло дверей, не давали ему верного способа
отмерить и отмежевать самого себя, и он только тогда отыскал
этот способ, когда проворным чувствилищем вдруг повернувшегося
во рту языка (бросившего как бы спросонья проверить, все ли
благополучно) нащупал инородную мягкость застрявшего в зубах
говяжьего волоконца и заодно подумал, сколько уже раз в
продолжение двадцатилетней жизни менялась эта невидимая, но
осязаемая обстановка зубов, к которой язык привыкал, пока не
выпадала пломба, оставляя за собой пропасть, которая со
временем заполнялась вновь.
Понуждаемый не столько откровенной тишиной за дверьми,
сколько желанием найти что-нибудь остренькое для подмоги
одинокому слепому работнику, он, наконец, потянулся,
приподнялся и, засветив лампу на столе, полностью восстановил
свой телесный образ. Он увидел и ощутил себя (пенсне, черные
усики, нечистая кожа на лбу) с тем омерзением, которое всегда
испытывал, когда на минуту возвращался к себе и в себя из
темного тумана, предвещавшего... что? Какой образ примет,
наконец, мучительная сила, раздражающая душу? Откуда оно
взялось, это растущее во мне? Мой день был такой как всегда,
университет, библиотека, но по мокрой крыше трактира на краю
пустыря, когда с поручением отца пришлось переть к Осиповым,
стлался отяжелевший от сырости, сытый, сонный дым из трубы, не
хотел подняться, не хотел отделиться от милого тлена, и
тогда-то именно екнуло в груди, тогда-то...
На столе лоснилась клеенчатая тетрадь, и рядом валялся, на
пегом от клякс бюваре, бритвенный ножичек с каемкой ржавчины
вокруг отверстий. Кроме того лампа освещала английскую булавку.
Он се разогнул и острием, следуя несколько суетливым указаниям
языка, извлек волоконце, проглотил... лучше всяких яств...
После чего язык, довольный, улегся.
Вдруг, сквозь зыбкое стекло дверей, появилась, приложенная
извне, русалочья рука; затем половины судорожно раздвинулись, и
просунулась кудлатая голова сестры.
- Гришенька,- сказала она,- пожалуйста, будь ангел,
достань папирос у папы.
Он ничего не ответил, и она совсем сузила яркие щели
мохнатых глаз (очень плохо видела без своих роговых очков),
стараясь рассмотреть, не спит ли он.
- Достань, Гришенька,- повторила она еще просительнее,-
ну, сделай это. Я не хочу к нему ходить после вчерашнего.
- Я может быть тоже не хочу,- сказал он. - Скоренько,-