"Стрела бога" - читать интересную книгу автора (Ачебе Чинуа)

Глава шестая

Кощунственное надругательство, которое совершил сын Эзеулу над священным питоном, было делом чрезвычайно серьезным, и Эзеулу первым признавал это. Но недоброжелательство соседей и в особенности дерзкое послание жреца Идемили не оставили ему никакого другого выбора: он должен бросить вызов им всем. Его поражало, какую гнусную клевету распространяли о нем, как передавали ему, даже те, кого он называл своими друзьями.

— Неплохо бывает пережить разок подобную беду, — говорил он. — По крайней мере узнаешь, что думают о тебе друзья и соседи. Покуда ветер не дунет, не увидишь у курицы гузку.

Он послал за женой и спросил у нее, где ее сын Одаче. Она стояла перед ним, скрестив руки на груди, и молчала. Последние два дня ее переполняло чувство горькой обиды на мужа, пославшего Одаче к этим христианам, несмотря на ее возражения. Зачем же он теперь точит мачете, чтобы убить его за поступок, которому его научили в церкви?

— С кем я разговариваю — с живым человеком или вырезанным из дерева нкву?

— Я не знаю, где он.

— Не знаешь? Ха-ха-ха-ха-ха-ха, — деланно рассмеялся он и тут же снова заговорил с самым серьезным видом. — Ты, наверное, в мыслях своих говоришь мне, что человек, который приносит домой хворост, кишащий муравьями, не должен жаловаться, если к нему в дом повадятся ящерицы. Ты права. Но не говори мне, что ты не знаешь, где твой сын…

— Теперь, значит, это мой сын?

Он пропустил ее вопрос мимо ушей.

— Не говори мне, что ты не знаешь, где он, потому что это ложь. Так вот, можешь вызвать его оттуда, где ты его прячешь. Я никого не убивал раньше и не стану начинать с собственного сына.

— Но только он больше не пойдет в церковь.

— И это ложь. Я сказал, что он будет ходить туда, и он будет ходить. А если кому-нибудь это не нравится, пускай придет и вспрыгнет мне на спину!

В тот же день Одаче вернулся, похожий на вымокшую под дождем курицу. Он испуганно поздоровался с отцом, но тот как будто и не заметил его. Во внутреннем дворике его сдержанно приветствовали женщины. Ребятишки, и в особенности Обиагели, глядели на него во все глаза, словно проверяя, не изменился ли он каким-нибудь образом.

Хотя Эзеулу не хотел никому дать повод подумать, что он огорчен или достоин жалости, он не мог не учитывать религиозных последствий поступка Одаче. Он долго размышлял о них в ночь после злополучного, происшествия. Обычай Умуаро был хорошо всем известен, и Эзеулу не нуждался в указаниях жреца Идемили. Ведь каждый ребенок в Умуаро знает, что тот, кто нечаянно убьет питона, должен будет умилостивить Идемили, устроив змее пышные похороны — почти такие же, как человеку. Но обычай Умуаро не предусматривал никакого наказания тому, кто посадит питона в сундук. Спору нет, это проступок, но проступок не настолько серьезный, чтобы жрец Идемили мог позволить себе отправить ему оскорбительное послание. За подобные проступки человек отвечает перед своим богом-покровителем. Кроме того, оставалось всего несколько дней до праздника Молодых тыквенных листьев. И тогда он, Эзеулу, очистит шесть деревень Умуаро от этого и бессчетных других грехов перед наступлением сезона посадочных работ.

Вскоре после того, как вернулся Одаче, к Эзеулу явился родственник его зятя из Умуогвугву. Этот человек по имени Онвузулигбо в последний раз был у Эзеулу почти год назад, в минувший сезон посадочных работ, — тогда он приходил вместе с несколькими своими близкими узнать, почему их родича, зятя Эзеулу, избили и унесли из деревни.

— Похоже, близка моя смерть, — произнес Эзеулу.

— Почему, свояк? Разве я похож на смерть?

— Говорят, когда человек увидит что-то совсем необычное, это к смерти.

— Да, свояк, давно я у тебя не бывал, это верно. Но у нас есть пословица: то, что убивает крысу, навеки закрывает глаза ее детенышам. Если все пойдет хорошо, мы, надеюсь, опять будем видеться, как это приличествует свойственникам.

Эзеулу велел своему сыну Нвафо сходить к матери за орехом кола. Вслед за тем он достал деревянную чашечку с куском мела внутри.

— Вот кусок нзу, — сказал он, подкатив мелок к гостю: тот поднял его и начертил на полу между своих ступней три вертикальные линии и четвертую, горизонтальную, под ними. Затем он вымазал мелом палец у себя на ноге и подкатил мелок обратно к Эзеулу, который положил его на место.

После того как они съели орех кола, Онвузулигбо откашлялся и, поблагодарив Эзеулу, спросил:

— Здорова ли жена моего родича?

— Жена твоего родича? Здорова. Ни на что не жалуется, кроме как на голод. Нвафо, пойди позови сюда Акуэке, пусть поздоровается с родичем своего мужа.

Нвафо вскоре вернулся и сообщил, что она сейчас придет. Акуэке не заставила себя долго ждать. Она поздоровалась с отцом и обменялась рукопожатием с Онвузулигбо.

— Как чувствует себя твоя жена Эзинма? — спросила она.

— Сегодня хорошо, а что будет завтра, нам неведомо.

— А как здоровье ее детей?

— Мы жалуемся только на голод.

— А-а-а! — воскликнула Акуэке. — Так я и поверила! Посмотри-ка, какой ты упитанный.

После того как Акуэке вернулась во внутренний дворик, Онвузулигбо сказал Эзеулу, что родные послали его передать: они хотят посетить своего свойственника завтра утром.

— Я из дома не сбегу, — сказал Эзеулу.

— Мы придем к тебе не с враждой. Мы придем пошептаться, как свойственники со свойственником.

Это единственное счастливое событие за целую неделю неприятностей и огорчений порадовало Эзеулу. Он послал за своей старшей женой Матефи и предупредил ее, чтобы она была готова стряпать завтра угощение для его свойственников.

— Для каких свойственников? — спросила она.

— Для мужа Акуэке и его родни.

— У меня в хижине нет кассавы, а сегодня нет базара.

— И чего же ты хочешь, что я должен сделать?

— Ничего. Но, может быть, у Акуэке найдется кассава, если ты у нее спросишь.

— Вот что: безумие, которое, как говорят, в тебе сидит, должно иметь свои пределы. Ты просишь меня найти для тебя кассаву. При чем тут Акуэке, разве она моя жена? Я много раз тебе говорил, что ты недобрая женщина. Ничего, как я замечал, ты не делаешь с радостью, если это не для тебя самой или твоих детей. Не вынуждай меня бранить тебя сегодня. — Он помолчал. — Если ты хочешь, чтобы на этой усадьбе хватило места для нас обоих, иди и выполняй, что я тебе велел. Если бы мать Акуэке была жива, она не делала бы различий между твоими детьми и своими собственными, ты это отлично знаешь. Убирайся, пока я не встал на ноги.

Хотя Эзеулу и очень хотел, чтобы его дочь Акуэке вернулась к мужу, открыто говорить об этом, конечно, не подобало. Человек, признавшийся в том, что его дочь не всегда является желанной гостьей в его доме или что ее присутствие ему в тягость, тем самым сказал бы ее мужу: можешь обращаться с ней так грубо, как тебе заблагорассудится. Поэтому, когда муж Акуэке в конце концов объявил о своем намерении забрать жену домой, Эзеулу для вида стал возражать.

— В том, что муж намерен забрать жену домой, худого нет, — начал он. — Но я хочу напомнить тебе: вот уже скоро год, как она живет у меня. Ты приносил ямс, или кокоямс, или кассаву, чтобы прокормить ее и ее ребенка? Или, может быть, ты думаешь, что они до сих пор сыты завтраком, съеденным в твоем доме год назад?

Ибе и его родственники пробормотали какие-то невнятные извинения.

— Вот я и хотел бы узнать: как ты уплатишь мне за то, что я в течение года содержал твою жену? — спросил Эзеулу.

— Я тебя хорошо понимаю, свояк, — заговорил Онвузулигбо. — Предоставь все это нам. Ты же знаешь: женатый мужчина — неоплатный должник своего тестя. Когда мы покупаем козу или корову, мы платим за нее, и она становится нашей собственностью. Когда же мы берем в дом жену, мы должны платить до самой смерти. Спору нет, мы должны тебе. Наш долг даже больше, чем ты говоришь. Ведь сколько лет ты содержал ее со времени ее рождения до того дня, когда мы взяли ее у тебя! Мы поистине в огромном долгу перед тобой, но мы просим тебя дать нам время.

— Что же, я согласен с вами, — сказал Эзеулу, — но я соглашаюсь по малодушию.

Помимо двух взрослых сыновей Эзеулу, Эдого и Обики, при этом присутствовал и его младший брат, Океке Оненьи. До сих пор он не открывал рта, но теперь ему показалось, что Эзеулу слишком легко уступает, и он решил сказать свое слово:

— Свойственники, я приветствую вас. Я все время молчал, поскольку человек, не наделенный ораторским даром, обычно говорит, что его родичи сказали все, что следовало сказать. С самого начала разговора я очень внимательно слушал, чтобы услышать из ваших уст одну вещь, но я ее так и не услышал. Люди женятся по разным причинам. Ну, конечно, все мы хотим иметь детей, но, кроме того, одному женщина нужна, чтобы готовить еду, другому — чтобы помогать ему в поле, а третьему она нужна для битья. Вот я и хочу услышать из ваших уст, не потому ли пожаловал наш свойственник, что ему некого теперь бить, проснувшись поутру?

Онвузулигбо от имени всей своей родни пообещал, что Акуэке больше не тронут и пальцем. Тогда Эзеулу послал за Акуэке, чтобы выяснить, хочет ли она сама вернуться к мужу. Немного поколебавшись, она согласилась вернуться, если не будет возражать ее отец.

— Свойственники, я приветствую вас, — заговорил Эзеулу. — Акуэке вернется, но не сегодня. Ей потребуется кое-какое время на сборы. Сегодня ойе; она возвратится к вам в первый ойе после следующего. Когда она придет, обращайтесь с ней хорошо. Бить жену не доблесть. Мне известно, что любые супруги порою ссорятся; ничего предосудительного в этом нет. Ссорятся даже родные братья и сестры, что же говорить о двух людях, не связанных узами крови. Пожалуйста, можете ссориться, но не давайте волю рукам. Вот и все, что я хотел сегодня сказать.

Эзеулу возблагодарил Улу за столь неожиданное прекращение ссоры между Акуэке и ее мужем. Он был уверен, что Улу способствовал этому примирению, дабы привести его в состояние духа, подобающее для очищения от грехов жителей шести деревень, перед тем как они посадят в землю семена будущего урожая. Вечером того же дня шестеро его помощников явились к нему за приказаниями, и он послал их объявить по всем шести деревням, что праздник Тыквенных листьев состоится в ближайший нкво.

Угойе все еще готовила ужин, когда зазвучало огене глашатая. Она прославилась своей поздней готовкой. Хотя Эзеулу часто выговаривал Матефи за то, что та запаздывала с ужином, Угойе заслуживала этот упрек даже больше. Только она поступала осмотрительней, чем старшая жена: по тем дням, когда была ее очередь посылать пищу мужу, она никогда не запаздывала со стряпней. Зато во все остальные дни стук ее пестика в ступке был слышен до полуночи. Особенно нерадивой бывала она в такую пору, как сейчас, когда обычай запрещал ей готовить для взрослых мужчин по причине ее нечистоты.

Ее дочь Обиагели и дочь Акуэке Нкечи рассказывали друг другу сказки; Нвафо восседал на глиняном приступке у основания центрального столба хижины и, свысока поглядывая на девочек, поправлял их, когда они ошибались.

Угойе помешивала варившуюся на огне похлебку и время от времени пробовала ее, облизывая с тыльной стороны поварешку. Как раз в такой момент и раздался звук огене.

— Tиxo, дети, дайте послушать, что там говорят.

Бом, бом, бом, бом.

— Ора ободо, слушайте! Эзеулу просил меня объявить вам, что праздник Тыквенных листьев состоится в ближайший нкво. — Бом, бом, бом, бом. — Ора ободо! Эзеулу просил меня…

Обиагели замолчала на полуслове, чтобы мать могла расслышать сообщение глашатая. С нетерпением ожидая, когда можно будет продолжать, она заметила поварешку, которую мать положила на деревянную тарелку, и, чтобы не сидеть без дела, принялась дочиста ее облизывать.

— Вот обжора, — поддразнил ее Нвафо. — Лижете, лижете языком — поэтому у женщин и борода не растет.

— А где же твоя борода? — спросила Обиагели.

Бом, бом, бом, бом.

— Жители деревни! Верховный жрец Улу просил меня оповестить каждого мужчину и каждую женщину о том, что праздник Тыквенных листьев назначен на ближайший базарный день нкво. — Бом, бом, бом, бом.

Голос глашатая начал постепенно затихать: он выкликал теперь свое объявление в дальнем конце главной улицы Умуачалы.

— Начнем всё снова? — спросила Нкечи.

— Да, — ответила Обиагели. — Большой плод уквы упал прямо на Нваку Димкполо и убил его наповал. Я спою эту сказочку, а ты мне подпевай.

— Но ведь я подпевала в прошлый раз, — запротестовала Нкечи, — а теперь моя очередь петь.

— Ты хочешь всё испортить! Как будто не знаешь, что мы не закончили сказку, когда пришел глашатай.

— Не соглашайся, Нкечи, — вмешался Нвафо. — Она хочет обдурить тебя, пользуется тем, что она старшая.

— А тебя, Нос-как-муравьиная-куча, никто не спрашивал.

— Сейчас ты у меня допросишься — заревешь!

— Не слушай его, Нкечи. Потом будет твоя очередь петь, а я стану подпевать. — Нкечи согласилась, и Обиагели запела с самого начала:

— Нет, нет, неправильно, — прервала ее Нкечи.

— Что может случиться с Землей, дурочка? — спросил Нвафо.

— Я нарочно так сказала, чтобы проверить Нкечи, — нашлась Обиагели.

— Вот и врешь, такая большая, а не можешь рассказать простую сказочку.

— Если тебе не нравится, попробуй-ка вспрыгни мне на спину, Нос-как-муравьиная-куча.

— Мама, если Обиагели будет обзываться, я ее поколочу.

— Дотронься до нее только, и я живо выбью из тебя дурь, которая накатила на тебя сегодня вечером.

Обиагели запела снова: