"Герта Мюллер. Большая черная ось " - читать интересную книгу автора

На девушке был белый лифчик. Два овала смахивали на белки глаз, посреди
них плавали в фонарных бликах круглые коричневые соски. Почтальон задержал
руку над шляпой. Его усы вздрагивали, а глаза улеглись лепестками вокруг
крохотной розовой завязи, увядшей в пупке девушки.
Рука у агронома дребезжала, будто застекленел на рукаве рубчик. Бедра
девушки взбирались по агрономовой руке до подмышек, они колыхались,
раздвигая бахрому ее юбки. Спинная серость агронома дергалась, а глаза
вместе с глазами Ионеля протискивались к узкому шелковому треугольнику у
девушки между бедер.
Ионель сверкнул кольцом над черной шляпой. Глаза у Лени стали большими,
а уголки их - белыми и твердыми, как надгробия. У Ионеля глотка уперлась в
небо и проступила на губах влага.
В шелковом треугольнике утонул мой взгляд. Мимо лихорадочных браслетов
я кинула деньги в черную шляпу. Рука у меня испугалась, когда я увидела
рядом со своими пальцами длинные черные волосы вокруг белого треугольника.
Лени взяла под руку портниху и направилась с ней к насыпи. Вместе с
ними двигалась пустота под их платьями. Лени еще два раза оглянулась.
Ионель, насвистывая свою укатанную вконец песню, глядел сзади на
девушку с шелковым треугольником. Регентша уже была на верху насыпи, ее
платье едва засветилось и пропало. Агроном сунул руки в карманы. А девушка
унесла шляпу за театральную стену. И Ионель пошел, насвистывая, к трактору.
Насыпь вверху высоко была черной, и черной внизу глубоко была трава.
Цепь больше не лежала возле моих подошв. Я наклонилась. Сколько земли было
перед моими глазами, столько раз я поворачивалась по кругу. Трава намокла, а
мои руки - застыли. И цепь моя утопилась, зазмеилась к затаившимся невидимым
змеям, уползла от меня на тридцать лет, ушла скитаться с цыганами.
Все ушли: и цепь, и кузнец, и мать, и деньги.

Театральная ткань топорщилась перед ветром. Цыганский костер алел, он
полыхал, этот костер, как мое лицо, как мои глаза, как мой самому себе
говорящий рот. И дым от костра был густой. Он заволакивал цыганские глаза,
виски и руки. Дым ел цыганские волосы, спутывал их и вспучивал, как серое
тесто. Я подставила себя дыму. Меня он не ел, он уносился в небо мелкими
складками и распахнутыми веерами, в белом костюме и черных ботинках. И, не
тронув, отправил меня домой.
Певец задавал лошадям корм. Конь с красными лентами в гриве уставился
на луну.
Меня будто всю вылили, пока я шла к насыпи. На луне было пусто. А иод
насыпью сидела женщина. Блузка на ней темнела больше ночи, а юбки она широко
раскинула. Из-под юбок журчало. Она белеющей рукой вырывала траву и стонала
громко, как перед смертью. На насыпи стоял черный человек и смотрел прямо в
небо. "Мы могли давно быть дома", - сказал он. И голос его был голосом моего
дяди.
Несло тухлятиной. Моя тетка задрала юбки. Под черной блузой виднелось
светлое пятно. Растянутое в ширину, оно было круглей, чем рядом две луны.
Тетка подтиралась пучком травы. А дядя расхаживал по насыпи взад-вперед. Он
на миг остановился и заорал: "Слушай, воняет как в хлеву".
От неба несло нечистотами. За моей спиной чернела насыпь, она стащила
вниз небо и толкала его по рельсам впереди себя, будто черный поезд.
Пруд был мал и прикинулся зеркалом, но не смог отразить столько