"Валентина Михайловна Мухина-Петринская. Встреча с неведомым" - читать интересную книгу автора

видит насквозь всех людей и особенно моего отца. Она так и говорит: "Я вижу
его насквозь - эгоист и деспот!"
Я долго разглядываю бабушку, пока она не захлопывает книжку:
"Проснулся? Что ж ты молчишь... Удивительный ребенок, никогда не плачет!"
Балконная дверь мигом закрывается. Меня тормошат, переодевают, целуют,
кормят и ведут гулять.
В детский сад меня не отдавали. Бабушка уверяла, что я нисколько не
стесняю ее. "Такой, знаете, спокойный парень! Мы с ним дружим". Мы
действительно дружили.
Когда я стал подрастать, мы с ней ходили по всей Москве, не забывая
посещать дневные сеансы в кино. Но чаще всего мы ходили на репетиции в
театр.


[VSTREC06.JPG]


В театре ей всегда были рады все - начиная от режиссера и артистов и
кончая театральным пожарным. Она заменяла "гриппующего" суфлера, помогала
"сбившейся с ног" портнихе, грунтовала декорации художнику, когда его
подручный "уходил с поручением",- кому она только не помогала. Иногда она
сидела в кассе на диванчике и давала расстроенной кассирше советы, как
"осадить" зазнавшегося зятя, который воображает, что его теща - прислуга.
Артисты поверяли ей свои радости и горести. Иногда на нее сердились, что она
не желает "примкнуть" к какой-то стороне. Но потом обиженный вспоминал, что
"это же Елизавета Ивановна, она отродясь ни к кому не примыкала", и целовал
ей руку, если это был мужчина, женщины целовали ее около уха.
Меня бабушка обычно усаживала в уголке театральной ложи или в первом
ряду огромного пустого партера и тотчас исчезала. Я не боялся. Мне было
очень интересно. Все меня знали, и я всех знал. Часто ко мне подсаживался
сам режиссер Давид Львович Гамон-Гамана. Большой, тучный, иногда веселый,
иногда злой, он всегда тяжело дышал, потому что у него была астма. Мы с ним
просматривали сцену-другую - внутри у него что-то сипело, хрипело,
постукивало, как испорченные часы,- потом он срывался с места и с
удивительной для его комплекции легкостью забегал по боковым ступенькам на
сцену.
Ох, тогда доставалось какому-нибудь артисту! Иногда меня брала за руку
та или иная артистка (от них так хорошо пахло - не табаком, как от бабушки,
а цветами) и водила по всему театру. Иногда по дороге обо мне забывали, и я
сам пробирался обратно на сцену: меня тянуло туда, как магнитом.
Я был в театре свой человек. Одни меня звали, как бабушка,- Колька,
другие, как мама,- Коленька, некоторые, как мой отец, величали Николаем.
Тучный режиссер Гамон-Гамана называл меня "Кузнечик" - почему, я так никогда
и не узнал. Может, потому, что у меня были зеленые глаза и зеленый лыжный
костюмчик? Все находили, что я "поразительно похож на бедную Лилию
Васильевну", то есть маму. О ней в театре вспоминали, словно о мертвой:
"Бедняжка, была такая талантливая!", "Бедная Лиля, ей прочили такое
будущее!".
- Я бы его удушил собственными руками!-гудел артист, исполнявший роль
Отелло. (Это о моем отце.) - Какая барабанщица была! (Это о матери.)