"Борис Можаев. В избе лесничего" - читать интересную книгу автора

связаны, и он поскакал, как стреноженная лошадь. Собаки за ним. Не успели мы
подбежать, как собаки тигру весь зад порвали. Видно, заражение крови у него
получилось, подох он на другой день.
Через несколько дней приезжает Абрамов и заметил у меня тигровую шкуру.
Пришлось официальное объяснение писать - так разошелся старик... Ведь вот
какой человек! И дело-то, казалось бы, не его, а он спокойно не может пройти
мимо. Помню, когда он отбирал ружье у Геонка, разговор у него с начальником
экспедиции получился. "Оставьте вы это, - говорит ему начальник, - хочется
вам возиться со всякими браконьерами. Мы - ученые, у нас свое дело. А ими
пусть займутся другие, у кого есть на то обязанность". А Константин
Георгиевич в сердцах ему отвечает: "А у нас с вами разве нет такой
обязанности не по бумажке, а по совести?" - "Что совесть? - говорит ему
начальник. - Все природой дадено, а они лишь дети неразумные ее". - "Нет, -
отвечает Абрамов, - не дети природы, а сукины дети. Учить их надо, да не
словами, а делом".
- Крутой человек, - неопределенно произнес Ольгин, не то одобряя, не то
осуждая Абрамова. - Вот и теперь, пришел искать баргузинского соболя, а сам
на охотничьи порядки набросился. То ему не так, это не эдак - до всего
дотошный, словно хозяин. Полтораста километров отмахал по тайге в
сорокаградусный мороз, а впереди еще не меньше будет. Ночевать в тайге на
снегу в палатке, тащить на себе нарты в его возрасте - нелегкая штука. Амур
далеко не протянет: собака не лошадь, что с нее взять! Да что говорить,
упорный старик.
- Откуда здесь баргузинский соболь появился? - спросил я Ольгина.
- А в прошлом годе по осени выпустили здесь штук сорок. Думали,
приживутся, а они ушли куда-то. Вот Абрамов и хочет выяснить, почему
баргузинский соболь идет ходом, не приживается в этих местах.
На улице послышался лай и рычание собак.
- А будь они неладны! - воскликнул Ольгин. - Целый день мои собаки с
абрамовскими дерутся. Не признается, видать, в собачьем мире гостеприимство.
Вошел Абрамов один.
- А где же Василий? - спросил Ольгин.
- К своему проводнику ушел.
- Откуда он? - спросил я.
- Практикант из Иркутского университета, якут, - ответил Абрамов,
раздеваясь. - Маршруты у нас разные. Все хорошо, да вот лыжи у меня
никудышные - тяжелые, сырые, как калоши.
Абрамов был чем-то недоволен. Он тяжело опустился на табуретку и
сдвинул свои мохнатые брови.
- А, черт! - не выдержав, хлопнул он себя по коленке. - Это же не
охотоуправитель, а классная бонна! Посмотрите, что я вам за бумажку
покажу, - обратился к нам Абрамов, доставая из нагрудного кармана толстовки
сложенную вчетверо бумажку. - Вот послушайте: "Отстрел изюбрей вы произвели
больше установленного плана, добычу соболя тоже. Ну, что с вами делать?
Штраф налагать - дорого для артели обойдется. Не наказывать - тоже плохо. И
вы все время допускаете нарушения..." Имярек - директор крайуправления. И
это называется директивой для артели. Только и не хватает здесь приписки, -
мол, извините за беспокойство.
- А разве плохо, когда перевыполняют план добычи пушнины, хотя бы по
соболю? - спросил я Абрамова.