"Борис Можаев. Мужики и бабы" - читать интересную книгу автора

Котенка (это он Катю так звал). Я с ней жить не буду". - "Куда ж ее
отправить?" - "Куда захочет. Вот ей деньги на дорогу".
Жил он беззаботно и легко, как ворон в чистом поле, - ни гнезда, ни
детей. Ноне там поклевал, завтра туда полетел. В родном селе, в Больших
Бочагах, появился он с этапом арестантов - бритый, в армяке. Гнали их
откуда-то из Астрахани, в тюрьму по месту жительства. Признал его дед
Ваня: "Племянничек, дорогой! Мамушка моя, туды ее в тютельку мать! Ай это
ты?" - "Я, дядя. Возьми на поруки, я исправлюсь". Время было революционное
- семнадцатый год. Каждому человеку верили. Взял дед Ваня племянничка. Да
кому же другому брать? Отец Васи жил где-то в Средней Азии. От него ни
слуху ни духу. Обули, одели Васю. Он до зимы жил у Деминых, на мельнице
работал. А зимой по родителю, говорит, затосковал. "Везите меня на
станцию! В Азию поеду". До Пугасова его не довезли. Доехали до Почкова -
сам слез. Дальше, говорит, я доберусь своим ходом... И добрался...
Ночью приехал с дружками в Большие Бочаги и обчистил амбар у Деминых. И
сундук, и хлеб... Все под метелку увезли. Те утром хватились - амбар
взломан. А на пороге рукавица Васина валяется. Из тюремного армяка сшитая:
полы отрезали да сшили рукавицы. Он ее и оставил на память. Распороли
рукавицу, приставили к армяку - как раз подошлась. Ах, стервец! Ах,
оторвяжник!
Кинулись за ним в погоню, в Пугасово. Да разве его словишь?
Через три года он вернулся в Бочаги и сам рассказывал Деминым: "Вы
сунулись, на меня иск предъявили... А я в это время в чайной на базаре
сидел. Пришел милиционер и говорит: "Уматывай отсюда. Тебя ищут". Ну, я
шапку в охапку, заулками да задами пробрался на станцию и - Митькой меня
звали... Я был чист - зерно в Почкове мельнику продал, барахло в притон
пугасовский свалили. А приставу шелковый отрез подарил, на рубаху... Чтоб
не домогался..."
Сидит у них за столом, ест-пьет и над ними же измывается. "Эх, кабы
сладил... так и вкатался бы в его нечесаную башку", - ярился Федот про
себя. Но вслух только фыркал, как кот, и не чокался с Васей. А дед Ваня
угощал... "Пей, жулик! Мамушка моя, туды ее в тютельку мать. Ты меня
обокрал, ты ж ко мне и за милостыней пришел. Сказано: что бог даст, того
человек не отымет. Так-то, мамушка моя. Я не обеднял, да и ты не
разбогател".
Нельзя сказать, чтобы Васю совесть прошибла и он изменил своей
воровской привычке - брать, что лежит поближе, просто умнее с годами стал:
зачем красть, когда само в руки дается?
В двадцать четвертом году в Гордееве создали две артели штукатуров и
каменщиков, а Вася Белоногий подрядчиком нанялся к ним. Лучшего ходока да
знатока всей округи и не найти. Он знал не только, что и кому построить
надо, но и то, кто куда бежит, да что у кого лежит, и что с кого взять
можно.
Однажды в Лугмозе проигрался; ехать домой - ни овса лошади в дорогу, ни
харчу самому. Завернул в Починки, остановился у богатой избы. Вошел: мужик
в поле, баба на дворе хлопочет. В годах хозяйка, плат по самые брови
повязан и лицом темна да нелюдима. "Хозяйка, - говорит Вася, - я лекарь
выездной. Роды в Лугмозе принимал. Ну, мне там и шепнули, будто у вас бабы
есть - годами бьются, сохнут, а рожать не могут. У меня средство есть
верное... Помогает забрюхатеть". - "Что за средство?" - "Палочка