"Анатолий Иванович Мошковский. Дельфиний мыс " - читать интересную книгу автора

- Узнаю родной дом! - Мама показала глазами на простыню и развела в
бессилии руками.
Этот жест был так знаком Одику. Мама и отец - они были такие разные.
Он - беспечный, рассеянный, весь какой-то расслабленно-благодушный, а
мама - всегда собранная. И ни капельки благодушия. Она вечно ходила за
отцом по комнате и прибирала: ставила на свое место стаканы и туфли,
половой щеткой выкатывала из-под кровати яблочные огрызки, рвала на клочки
оставленные на тумбочке листы бумаги со столбиками цифр после длительной
игры его с гостями в преферанс, вешала на спинку стула комом брошенный на
кушетку пиджак, ползала по паркету и наскипидаренной суконкой стирала
кривые черные полосы, оставленные отцовскими туфлями, - не может ходить,
как все люди! Иногда мама до глубокой ночи наводила в комнате порядок -
подметала, скребла, чистила, утверждая, что туда, где побывал отец, надо
немедленно посылать экскаватор, пока еще можно что-то расчистить...
И говоря все это, мама вот так же разводила руками.
Отец жил, как хотел, и мамино стремление к аптечной чистоте и порядку
иногда бесило его. И правильно. Жаль вот, от этой его беспечности
частенько приходилось страдать Одику. Он смотрел на край качающейся
простыни и вспоминал, как однажды чуть не получил из-за отца двойку по
арифметике: отец с вечера по рассеянности сунул в свой портфель его
тетрадку с задачником и унес в министерство; в другой раз отец потерял
ключ от двери, мама ушла к школьной подруге, и Одику пришлось как кошке
лезть в форточку, и он сильно поцарапал щеку. И еще маловато зарабатывал
отец: ни копейки сверх зарплаты.
Второй год ждал от него Одик велосипеда и новых клееных эстонских лыж
с полужесткими креплениями. Отец редко давал ему больше гривенника, даже
после самых слезных просьб. А у других ребят было все - и велосипед, и
легкие гибкие лыжи, и даже часики на руке, - эти ребята в точности знали,
когда кончится какой урок и надо ли трястись, что тебя вот-вот вызовут,
или можно спокойно откинуться на спинку парты и поплевывать в потолок...
Чего-то все-таки не было в отце, чего-то не хватало ему, и, случалось,
Одик целиком держал сторону мамы, хотя и она была не слишком щедра...
Вагон убаюкивающе болтало и трясло, словно поезд, как и они, дрожа от
нетерпения, спешил к теплому морю и кипарисам.
Одик слушал стук колес, сопение, вздохи и скрип под собой. А утром
стало совсем жарко: солнце быстро накалило цельнометаллический вагон. Мама
с Олей почти ничего не ели, а вот у Одика разыгрался чудовищный аппетит.
Да и не то чтоб разыгрался, он никогда не покидал его. Чего-чего, а поесть
Одик любил.
В дорогу мама набрала всего: утром Одик запросто умял два крутых
яйца, бутерброд с ветчиной и принялся обгладывать большой кусок цыпленка -
кур он особенно любил: их белое мягкое мясо, разделявшееся на тонкие
волокна-ниточки... Почаще бы давала! Когда он ел, Оля нудно тянула из
стакана в блестящем подстаканнике чай и с нескрываемым презрением
посматривала на него сквозь густые ресницы. И, видя это, Одик еще громче
причмокивал, ухмылялся ей, точно говорил: "Вот как надо есть! Ела бы, как
я, человеком была бы. А от того, что все время бегаешь, визжишь, играешь в
мячик и без конца проглатываешь разные книжки, - от этого здоровой не
станешь". И еще пуще нажимал на цыпленка. Скоро в глазах мамы появилось
что-то похожее на испуг. И когда Одик, кое-как обглодав свою часть