"Андрэ Моруа. Воспоминания (Фрагменты книги) " - читать интересную книгу автора

признанного лидера и добровольного ему подчинения приводит общество к
беспорядкам, а вслед за тем и к тирании. Где же истина? Мне хотелось
разобраться в собственных мыслях и заставить спорить, по выражению Ренана,
левую и правую половины мозга.
За год до того мне довелось познакомиться в Понтиньи с лейтенантом
Блак-Белером, сыном кавалерийского генерала, возглавлявшего морскую военную
школу. Лейтенант Эмери Блак-Белер командовал округом в независимой зоне
Марокко. Это был пылкий молодой человек, горячий поклонник Жида, очень
серьезно относившийся к своему солдатскому ремеслу. Сам того не ведая, он
стал одним из участников моих "Диалогов"; другим я сделал Алена. Весь июль
лейтенант и философ спорили во мне. Рассудок мой старался быть
беспристрастным, но сердцем я был на стороне лейтенанта. Вероятно, потому,
что одним из самых сильных моих чувств всегда был страх перед беспорядком.
Это не значит, что я сторонник тирании, я ее ненавижу. Но я чту справедливую
и твердую власть. Без дисциплины немыслима никакая деятельность. Это и стало
моей темой.
К концу лета книга была закончена. Оторвался я от нее лишь однажды,
когда в Ла-Соссе съехались гости: Андре Жид, чета Дю Бос и Анна Дежарден. В
их обществе мы с Мишель совершили увлекательное путешествие в Шартр. Мои
друзья из Понтиньи заменили мне друзей юности, погибших на войне.
Бернару Грассе, моему издателю, "Диалоги" понравились. Он хотел
выпустить их под каким-нибудь греческим названием и предложил "Никий".
Звучало это красиво, но не соответствовало духу книги, так что заглавие
осталось прежним. "Диалоги об управлении" вышли в свет и имели некоторый
резонанс. Кое-кто ошибочно воспринял их не как литературное произведение, а
как своего рода политическое кредо. В действительности у меня никогда не
было определенной политической позиции. "Не вполне четкая", - говорил о моей
ориентации Ален. Я придавал огромное значение основным политическим свободам
и считал (а теперь просто уверен), что они являются непреложным условием для
счастья и самоуважения человека. Вместе с тем я полагал, что эти свободы
достижимы лишь при добровольном соблюдении определенной дисциплины,
злоупотребление же свободой свободу и уничтожит.
С другой стороны, я страстно любил Францию. Я желал для нее
благоденствия и величия, я видел, что представительная форма правления,
процветающая в Англии, во Франции не приживется по вполне понятным для меня
причинам. И искал других путей. Я пытался объяснить молодому поколению
Франции - будущим руководителям, политикам, военным, предпринимателям -
законы их предстоящей деятельности, которым научили меня история и личный
опыт. Только и всего. Ярые поборники левых и правых идей не могли поверить,
что моя книга - не более чем диалог, и пытались перетянуть меня каждый на
свою сторону. Однако великие солдаты, такие, как маршал Файоль, и великие
служители государства, как, например, Жюль Камбон, писали мне мудрые письма.
Бергсон прислал скрупулезный и глубокий анализ "Диалогов"; ему понравилась
мысль, что интуиция столь же важна для правителя, сколь и для художника.
Ален узнал себя в одном из собеседников и, кажется, остался доволен.
- Не хотите ли познакомиться с маршалом Петеном? - предложил мне
однажды в ноябре Бернар Грассе. - Вы можете побеседовать с ним о ваших
"Диалогах". Он их прочел. Второго декабря он обедает у одной из моих
знакомых, мадам де Кайаве. Будут Робер де Флер и Поль Валери. Мне поручено
пригласить вас.