"Андрэ Моруа. Воспоминания (Фрагменты книги) " - читать интересную книгу автора

отложил. У академиков - академический героизм.
В день выборов - это был четверг 23 июня 1938 года - я отправился с
детьми гулять в парк. Симона, страстно желавшая моего успеха, попросила
одного знакомого позвонить ей и сообщить результаты. Она осталась сидеть у
телефона, снедаемая беспокойством. Небо было чистое, день - теплый, мы
радовались чудесной прогулке. Весело болтая обо всем на свете, мы не
заметили, как пролетело время. В тот момент, когда мы входили в дом,
раздался телефонный звонок. Звонил какой-то журналист. "Месье, освободите
линию! - в нетерпении воскликнула Симона. - Я жду один очень важный
звонок". - "Сейчас освобожу, мадам, - ответил он. - Я только хотел сообщить
вам, что ваш муж принят во Французскую академию". Жена вскрикнула от радости
и выронила трубку. Мы прибежали на шум. Вот и настал счастливый миг. Уже
через десять минут начали приходить друзья. Выборы прошли быстро, и на
втором туре я победил, получив девятнадцать голосов "за" и тринадцать
"против". Я был, выражаясь словами Дизраэли, "на самой верхушке масленичного
шеста".
Вечером мы оставили ужинать самых близких наших друзей. Их присутствие
и искренняя радость были мне дороже самой победы. Я не просто питал к ним
дружеские чувства, я любил их и восхищался ими. "Друзья мои, - думал я, -
как я благодарен вам за то, что вы такие, какие вы есть, и в то же время,
что вы мои друзья!" В тот день у меня даже возникло мимолетное ощущение, что
я выиграл главное в своей жизни сражение и что старость моя будет, как и
полагается, окружена покоем, уважением и любовью. Однако подспудно в душе
рождалась и нарастала, как в "Нибелунгах", тема рока.
Счастье для меня никогда не бывало безоблачным и долгим. В 1918 году
радость победы была омрачена болезнью. В 1924 году, когда я уже поверил было
в возрождение своей семьи, все перечеркнула смерть. В 1930 году Рождество,
сулившее надежду, обернулось кончиной маленькой Франсуазы. И вот теперь, в
1938-м, моя жена, болевшая года два, начала наконец поправляться, враги мои,
казалось, были повержены, моя жизнь вот уже несколько месяцев напоминала
волшебную сказку, в которой добрый волшебник осыпает дарами владельца
магического талисмана. Но, глядя на пенящееся в кубке золотое шампанское, я
в смятении думал о том, что боги ревнивы и что настал час бросить в пучину
перстень Поликрата. "..."
Лето 1938 года я, как всегда, провел в Перигоре и посвятил его
составлению речи для церемонии вступления в Академию. Я должен был
рассказать о заслугах Думика. Его сын, Жак Думик, и зять, Луи Жилле,
предложили мне для работы его личные бумаги и дневник. И передо мной
предстал очень странный, но, несомненно, достойный человек. То, что я сам
хорошо его знал и работал с ним, очень мне помогало. Я старался, чтобы
портрет ожил и был похож на оригинал. Работа подходила к концу, когда
прокатились первые раскаты мировой грозы. Берлин угрожал Праге. Французское
правительство объявило мобилизацию нескольких призывных разрядов.
Отрывки из моего дневника
Эссандьерас, 10 сентября 1938 г. Не знаю, что из всего этого получится:
война или мир, - но мы в страшном волнении. Вот уже неделя как мы не
отрываемся от радио. Иногда ловим Лондон, он холоден и невозмутим: "По
сообщениям полиции...", "Weather forecast..." Самые страшные новости
англичане преподносят так, словно речь идет о рядовых событиях. Иногда
удается поймать Тулузу или Париж: они не так раздражают, зато сильней