"Андрэ Моруа. Воспоминания (Фрагменты книги) " - читать интересную книгу автора

двух лет, никем не останавливаемый, я создавал неземной образ, любовно
оттачивал воспоминания, сочинял траурные гимны. Я совершил непростительную
ошибку, пожелав приобщить к этому культу женщину, которой отдал свою любовь.
Она уступила мне, но очень страдала. Прислуга и бонна противились ее
приказам, ссылаясь на волю "мадам"; "мадам" стала неуловимым, зачарованным
призраком. Перемена власти вызвала всеобщее недовольство: кухарка, шофер,
его жена, которую дети звали "Mammy Georges", упрямо отстаивали свои права,
принадлежавшие им якобы с незапамятных времен. Лишь много позже Симона
призналась мне, что, несмотря на узы глубокой любви, связывавшие нас, в
первый год нашей совместной жизни она была до отчаяния несчастна. Я ни о чем
не догадывался. Мы слепы, когда речь идет о чувствах других.
Налаживание отношений с друзьями для новой супружеской четы тоже дело
нелегкое. Мои друзья из Понтиньи с угрожающим упорством продолжали
настраивать меня против светских знакомств и их гипнотического воздействия.
Правы ли они были? Свет в лучших своих проявлениях многому научил меня, а в
тяжелые времена даже успокаивал своей неизменностью и надежностью. Мои связи
никак не отразились ни на моих политических взглядах, которые остались теми
же, какими сформировал их Ален, ни на круге чтения, ни на жизненном опыте.
Для писателя единственная опасность светской жизни заключается в том, что
она отнимает у него много драгоценного времени, которое следовало бы
посвятить чтению или размышлениям. В свете романист находит своих
персонажей, но теряет время, а нередко и право описывать героев правдиво.
Возможно, лучший выход из положения нашел Пруст: изучить светское общество,
а затем отстраниться от него заболеть или уйти в затвор. В жизни человека
творческого трудно вычислить необходимую меру одиночества. "..."
"Превратности любви"
"..."
Мой издатель Бернар Грассе предупредил меня: "В ваше отсутствие против
вас сложился настоящий заговор. Группа литераторов из "Меркюр де Франс" -
Луи Дюмюр, Валетт и Леото - решили извести вас. В чем дело? Они считают, что
вы слишком быстро достигли успеха. "Брембл", "Ариэль", "Дизраэли"...
огромные тиражи и благосклонность критики не дают им покоя. Они хотят
доказать, что ваши книги списаны с английских источников. Все это нелепо, но
злоба и зависть не рассуждают".
Грассе оказался прав. Враги искали какого-нибудь известного специалиста
по английской культуре, который бы согласился предъявить мне обвинения.
Разумеется, найти такого было непросто. Все, от Легуи до Косцуля, были на
моей стороне. Тогда роль обвинителя предложили Анри Давре. Он посоветовался
с Уэллсом, которого переводил. Уэллс ответил: "Не связывайтесь. Это глупые
обвинения". И Давре отказался. Леото написал Арнольду Беннетту, которого
хорошо знал, и получил категорический отказ. Так и не найдя компетентного
критика, согласного взяться за это гнусное предприятие, и вконец отчаявшись,
заговорщики остановили свой выбор на молодом литераторе, писавшем иногда для
"Меркюр" и воспылавшем ко мне столь же яростной, сколь необъяснимой
ненавистью.
Атака заговорщиков была неистовой и совершенно безрезультатной. Бедняга
литератор сопоставлял тексты самым нелепым образом. Всякий раз, как он
находил в английских источниках и в моих книгах невинные совпадения типа "у
маленькой Айанте, дочери Шелли, были голубые глаза", он громко трубил
победу. Чего же он хотел? Чтобы из соображений оригинальности я заявил,