"Андрэ Моруа. Ариадна, сестра..." - читать интересную книгу автора

его взгляды. Это единственный способ привлечь к себе молодежь".
Бедные юноши! С наивным восторгом упиваясь твоими "Посланиями", они и
представить себе не могли, насколько притворен пыл их автора, с каким
продуманным макиавеллизмом они написаны.
Да, Жером, в тебе нет ни силы, ни мужественности... Может, на первый
взгляд это покажется жестоким, но придется сказать тебе и это. Ты никогда не
был настоящим любовником, милый Жером. После того как мы с тобой разошлись,
я узнала физическую любовь. Я вкусила ее покой и блаженство, узнала
счастливые ночи, когда женщина, не ведая больше никаких желаний, засыпает в
объятиях сильного мужчины. Живя с тобой, я знала лишь грустное подобие
любви, жалкую пародию на нее. Я не подозревала о своем несчастье; я была
молода, довольно неопытна; когда ты твердил мне, что художник должен беречь
свои порывы, я верила тебе. Правда, мне хотелось хотя бы спать рядом с
тобой; я нуждалась в тепле твоего тела, в капле нежности, в капле жалости.
Но ты избегал моих объятий, моей постели, даже моей комнаты. И при этом ты и
не подозревал о моем отчаянии.
Ты жил только ради себя, ради шумихи вокруг твоего имени, ради того
тревожного любопытства, какое пробуждал в твоих читательницах герой, который
на самом деле - ты-то это прекрасно знал - не имел с тобой ничего общего.
Три враждебные строчки в какой-нибудь газете волновали тебя больше, чем
страдания женщины, любившей тебя. Тебе случалось уделять мне внимание, но
лишь тогда, когда политические деятели или писатели, мнением которых ты
дорожил, приходили к нам обедать. Тогда ты хотел, чтобы я блистала. Накануне
этих визитов ты подолгу беседовал со мной; ты уже не ссылался на свою
священную работу, ты подробно объяснял, что надо и чего не надо говорить,
каковы прославленные чудачества такого-то критика и гастрономические вкусы
такого-то оратора. В эти дни ты желал, чтобы наш дом казался бедным, ибо это
соответствовало твоим доктринам, но чтобы от нашего угощения текли слюнки,
ибо великие мира сего тоже люди.
Помнишь ли ты, Жером, то время, когда у тебя появились деньги, большие
деньги? Это и радовало тебя, ведь в глубине души ты самый обыкновенный,
жадный к земле крестьянин, и вместе с тем немного смущало, потому что твои
идеи плохо согласовались с богатством. Как я потешалась тогда над наивными
уловками, с помощью которых твоя алчность пыталась успокоить твою совесть:
"Я раздаю почти все деньги",- говорил ты. Но я-то видела счета и знала,
сколько у тебя остается. Иногда я с притворным простодушием замечала как бы
вскользь:
(22)
- А ведь ты сильно разбогател, Жером? А ты вздыхал:
- Ненавижу этот строй... Увы, пока он существует, приходится к нему
приспосабливаться.
К несчастью, поскольку нападки на государственный строй были в моде,
чем больше ты его осуждал, тем богаче становился. Вот ведь жестокая судьба!
Бедняга Жером! Впрочем, надо отдать тебе должное: если речь заходила обо
мне, ты и слышать не хотел ни о каких компромиссах. Когда я поняла, что ты
стал миллионером, меня, как всех женщин, обездоленных в любви, потянуло к
роскоши, к мехам, драгоценностям. Но должна признаться, что тут я всегда
встречала самое добродетельное сопротивление с твоей стороны.
- Норковая шуба? - говорил ты.- Жемчужное колье? Как тебе это могло
взбрести в голову! Разве ты не понимаешь, что скажут мои враги, если моя