"Генри В.Мортон. Рим (Прогулки по Вечному городу) " - читать интересную книгу автора

себя и Константинополь. Кое-где залатанная, перестроенная, а местами
разрушенная, стена Аврелиана с ее массивными воротами, по-моему, остается
одной из драгоценнейших реликвий Рима.
Как я уже говорил, мне нравилось выходить из дома до шести утра, когда
воздух свеж, а Рим еще толком не проснулся. Излюбленный мой маршрут -
спуститься к Тибру, позавтракать в маленьком кафе с видом на собор Святого
Петра. Иногда я шел вниз с холма, оставляя справа парк виллы Медичи, к
террасе над Испанской лестницей; бывало, подходил к фонтану "Тритон" ради
удовольствия посмотреть еще раз на "Тритона" Бернини, который в это время
еще не загораживают такси, - на обнаженного морского бога, изваянного
крупнее, чем в человеческий рост; сидящего в огромной раскрытой раковине.
Обеими руками он подносит к губам другую раковину, витую, и пьет, запрокинув
голову, воду, бьющую прямо в воздух и падающую так, что плечи и торс бога
всегда мокры. За три столетия его силуэт несколько сгладился, отполированный
водой, но "Тритон" по-прежнему здесь, бессмертный среди смертных.
В этот ранний час солнце стоит низко, касаясь куполов, башен и труб
Рима, чуть позже оно обрушится вниз на стены, и тогда половина улицы станет
золотой, а половину окутает сумрак. Древние дворцы окажутся наполовину на
свету, и длинные тени, отбрасываемые их похожими на тюремные решетками, по
мере того как солнце поднимается, укорачиваются. В этот утренний час я,
кажется, понял, каким должен был казаться путешественнику Рим, когда он еще
не был столицей Италии, пока узкие улочки Рима Возрождения не начали
задыхаться от выхлопов транспорта и глохнуть от шума. Дворцы с их забранными
решетками окнами нижних этажей; красновато-коричневыми, желтыми, красными
стенами; арками, ведущими во дворики, где фонтаны в стенах плачут в покрытые
мхом чаши, - хотя и победоносно ренессансные, все же стояли в темных и узких
переулках, напоминавших о прежнем, средневековом мире. Это утреннее время
тишины и достоинства, так хорошо знакомое нашим предкам, продлится недолго.
Скоро на дорогах, пыхтя и рыча, появятся первые автомобили и мотороллеры.
Однажды утром я поднялся до конца по Испанской лестнице и смотрел
сверху на Тибр и собор Святого Петра. Это был тот самый знаменитый вид Рима,
который я так надеялся увидеть со своего балкона. Когда Гёте стоял здесь в
1787 году, Испанская лестница уже шестьдесят лет как существовала, но
обелиск на вершине еще не был воздвигнут, и только готовили площадку для
фундамента. Землекопы обнаружили в земле останки садов Лукулла, которые во
времена Древнего Рима тянулись до самого холма Пинчьо. Гёте говорил, что
однажды утром его цирюльник поднял с земли плоский кусок обожженной глины с
нацарапанными на нем цифрами. "Я внимательнейшим образом изучил сокровище, -
писал Гёте. - Оно примерно с ладонь длиной и кажется частью большого ключа.
Два старика у алтаря - прекрасная работа; я необыкновенно счастлив своей
находкой".
Я взглянул вниз, на многочисленные ступени, и увидел у подножия
лестницы цветочниц, которые устанавливали свои зонтики и шли к одному из
самых странных фонтанов - "Баркачча" работы Бернини-отца, - чтобы освежить
свои гвоздики и адиантумы. Думаю, Испанская лестница достойна не меньшего
восхищения, чем любой из римских памятников. Не много найдется приезжих,
которым не случалось бы сидеть внизу как-нибудь солнечным днем, набираясь
сил для восхождения. Эти ступени остаются в памяти со всей яркостью живых
цветов, плещущейся у ног. И как странно и несправедливо, что эта лестница
называется Испанской; единственное, что ее связывает с Испанией > - это то,