"Тони Моррисон. Жалость" - читать интересную книгу автора

Хозяйка подоспела и тоже - на рожу красная стала, как та тетка. Это Горемыка
на дворе облегчиться вздумала без оглядки. Ладно, покричали да разошлись,
повезла нас Хозяйка восвояси. Вдруг - тпрру! - вожжи натянула, остановились.
Повернулась к Горемыке да как даст ей по морде еще и от себя. Дура! -
говорит. Я аж обмерла. Прежде Хозяйка никогда нас не била. Горемыка не
заплакала и не сказала ничего. Потом Хозяйка, наверное, другие слова
Горемыке говорила, поласковее этого, но сейчас передо мной ее глаза - какими
она тогда глазами смотрела. Точь-в-точь как смотрели на нас с Линой прохожие
женщины, когда мы дожидались фургона братьев Ней. Вроде и ничего страшного,
а неприятно. Но у Хозяйки, знаю, сердце доброе. Однажды в зиму, когда я была
еще маленькая, Лина спросила ее, не отдаст ли она мне обувку умершей дочери.
Черные такие башмачки о шести пуговках каждый. Хозяйка согласилась, но, как
увидела меня в них, села сразу в снег и заплакала. Хозяин пришел, поднял на
руки, унес в дом.
А мне совсем никогда не плачется. Даже когда та женщина украла у меня
утепличку и туфли. Замерзала на судне, а слез не выказала.
Что-то грустные мысли заворочались, начну-ка думать о тебе лучше. О
том, как говорил ты про свою работу, что несравненна она по силе и тонкости.
А я думаю, ты и сам такой. И не надо мне Святого Духа никакого. Ни церкви,
ни молитвы. Ты мне защита. Только ты. Ты - потому что, как сам сказывал, ты
свободный человек из Нью-Амстердама и всегда был таков. Потому что не Уиллу
или Скалли подобен, а сродни Хозяину. Я не знаю, каково это - быть
свободным, но память моя не стынет. Когда вы с Хозяином закончили ворота и
ты нежданно исчез, я бывало выходила искать тебя. За новый дом шла, в гору,
в гору, потом с холма вниз. Вижу тропу между рядами вязов - и на нее. Под
ногою мхи да травы. Скоро тропа из-под вязов сворачивает и справа идет
обрыв, а внизу скалы. Слева гора. Высокая, жуть. А по ней в самую высь
карабкаются красненькие цветочки, мною невиданные. Толико обильные, что свою
же листву глушат. Запахом весьма сладки. Я рукой сунулась, сорвала
несколько. Слышу шум за спиной. Поворотилась - внизу, где скалы, олень
скачет. Огромный. А важный какой! И вот стою я там - с одной руки стена
благовония манящего, с другой красавец олень - и думаю: что же еще на моем
веку суждено мне увидеть? Казалось, мне пожалована вольная - что захочу, то
и верчу теперь: захочу - за оленем пойду, захочу - по цветы. Я немного даже
испугалась такой просторности. Неужто это оно и есть - то, что чувствуют
свободные? Не понравилось мне. Не хочу быть от тебя свободной, потому что
только тобой я жива. Но едва я спохватилась свободно с оленем поздороваться,
как он ушел.
А теперь я про другое подумала. Другой зверь из памяти выступил. У
Хозяина заведено было мыться раз в год, в мае. Мы ему ведрами нанесем
горячей воды в корыто и нарвем грушанки - ее тоже в корыто сыплем. Как-то
раз, помню, уселся. Колени вверх торчат, мокрые волосы по краю корыта
пластаются. Хозяйка тут как тут - сперва с куском мыла, потом за веник
берется. Нашкрапила его, он из корыта встал, стоит весь розовый. Она его
простыней оборачивает, вытирает. Тут и она в корыто влезла, плескается. Он
ее не шкрапит. Он уже в доме, одевается. Глядь, а на опушку лось вышел -
редколесье, хорошо виден. Мы его все увидели - Хозяйка, Лина, я... А он
стоит и смотрит. Хозяйка руки скрестила, груди прикрыть. Уставилась, глаза
большущие. С лица сбледнела. Лина крикнула, швырь в него камнем. Лось
медленно повернулся и ушел. Как прямо атаман какой. А Хозяйка дрожит вся,