"Скаутский галстук" - читать интересную книгу автора (Верещагин Олег Николаевич)

30

— Вы, Илмари Ахтович, меня простите, но это немного глупо. Они нас бьют, они наступают, а тут мы им — сдавайтесь, мол! Да они посмеются и нашей листовкой подотрутся, тем более, что бумага у нас фиговая, не мелованная… Мягкая. И кому им сдаваться? Нам? Но они же отлично знают, что мы пленных всё равно расстреливаем. Куда нам их девать-то?!

Капитан Хокканен сердито засопел своей короткой трубкой и сердито посмотрел на меня:

— Ну а ты что предлагаешь?

— Никаких оскорблений и призывов к сдаче. Вообще никакой политики. Любой солдат, даже солдат победоносной армии, скучает по дому. У большинства немцев большие семьи и своих детей они очень любят. Вот и надо размножить такой текст… — я задумался, ожесточённо потёр нос. — Ну, что-нибудь типа… только по-немецки… «Папа, я жду тебя! Когда ты вернёшься из России?» Хорошо бы нарисовать мальчишку или девчонку, но это адский труд… Ещё можно — карту СССР и обозначить, какую часть территории они захватили, только честно — пусть посмотрят, какая это ерунда в сравнении с тем, сколько осталось, и подписать: «Сколько ещё собираетесь воевать?». Где-нибудь старые контурные карты взять — вон, в школах по сёлам валяются никому не нужные…

— Ну у тебя голова, — признал капитан.

— Я просто читал много…

Около входа в землянку послышались шум, смех и ввалился Сашка. Он был весёлый и вёл, обняв за плечи, Ромку и его приятеля Витюху, которые три дня назад ушли на разведку и запропали так, что мы изволновались. Мальчишки были в своём репертуаре — чумазые, в рванье, босиком, с сумками через плечо и улыбками во всю физиономию.

— Есть хотим! — вместо «здрасьте!» заявил Ромка.

— Сейчас принесу, — хохотнул Сашка. — Подаёшь им, как в ресторане…

— Что нового? — взял быка за рога Хокканен. Ромка пожал плечами:

— Да… — неуверенно сказал он. — Вроде и ничего… Но так поглядишь… — он пошевелил пальцами с обкусанными ногтями. — Шевеление какое-то… — он похлопал глазами и неуверенно дополнил: — Вроде бы собираются облаву проводить, но точнее не узнали ничего, как ни бились. Наши то ли тоже ничего не знают, то ли боятся сильно…

— Так… — хмуро сказал Хокканен.

— Да ну и ладно, — подал я голос. — Раз агентурная разведка молчит, так мы сходим, прихватим кого-нибудь и вытрясем всё…

— Никого вы не прихватите, — замотал головой Ромка. — Они только группами ходят… А затевается что-то точно… В Бряндино рота гренадёров сидит уже три дня. Ничего не делают, просто сидят… Не полиция, не заготовители, не охранные части — гренадёры. Чего им там сидеть? А они сидят. Вон, Витюха даже у одного их лейтенанта гостил.

— То есть как гостил? — не понял Хокканен. — В каком смысле гостил?

— Да ну… — Витюха, до тех пор помалкивавший, махнул рукой. — Я стоял там… ну, около бывшей МТС, где у них техника отстаивается. А тут этот лейтенант, молодой ещё… не, для лейтенанта уже и немолодой. По-русски так чудно говорит, с акцентом, смешно… Подошёл, заговорил, потом в казарму позвал. Ну, я пошёл, а что, ничего же такого при мне нету… Изнутри посмотрел… Он накормил, шоколадку дал, только мы с Ромкой её по дороге слопали…

— Ностальгируют… — хмыкнул Хокканен. — Мерзавцы… Ты прав был, Борис, насчёт детей… И что, потом отпустил сразу?

— Да я сам ушёл, — Витюха почесал затылок. — Его окликнули, а я потихоньку в окно, оно там открыто было… — мальчишка ещё подумал и поморщился: — Странный он какой-то… А может, у него правда дома сыновья, как я.

— Почему странный? — я финкой затачивал карандаш, обдумывая текст листовки. Витюха помедлил, снова почесал затылок:

— Да… Вёл он себя как-то…

Странно — но именно в этот момент у меня словно звоночек в голове прозвонил. И это был звоночек из ТОГО, ПРОШЛОГО БУДУЩЕГО.

— Вёл? — я поднял голову. В землянку как раз спустился Сашка с котелками, но я, встав, показал Витюхе на выход: — Пошли на пару секунд…

— Куда ты его? — Хокканен очнулся от каких-то своих мыслей.

— Мы сейчас, — отмахнулся я. — Быстро.

— Ну чего? — спросил Витюха, когда мы вышли наружу. Я огляделся и тихо спросил:

— Вить… Только честно, это может быть важно… Этот немец — он тебя… лапал? Ну, как девчонку?

Витюха покраснел сквозь загар и грязь. Кашлянул и спросил:

— А… откуда ты знаешь, Борька?.. — я поморщился, и он продолжал: — Ага, я ещё и поэтому сбежал-то… Так знаешь… паршиво как-то. Наверное, он сильно по своим детям соскучился, да и вообще — я же не маленький, чтобы нянчиться…

— Ага-а… — протянул я. — Ладно, ерунда, выкинь из головы… Иди лопай… Э, капитану Хокканену скажи, что я его прошу выйти, насчёт листовок…

Витюха нырнул в землянку. Я посвистел, сплюнул, поморщился. Да, страна чистого наива… Головы друг другу отрывать умеют ого как, а про такие вещи…

— Борис, ты вообще охамел, — это появился капитан. — Может, ещё свистом меня вызывать будешь?.. Что у тебя с листовками?

— Ничего, Илмари Ахтович, — признался я. — Тут дело в другом. Паскудное дело, кстати, но… но может быть для нас полезным… Вы простите… Вы знаете, кто такие гомосексуалисты?

— А при чём тут… Ну, знаю. Читал.

— А кто такие педофилы?

— Пе… Кто? — Илмари Ахтович свёл белёсые брови.

Я вздохнул.

— Они… ну, в общем, это любители детей. Я сейчас поговорил с Витюхой…

Я коротко пересказал свои подозрения. Точнее, это была уверенность — нам на уроках ОБЖ описывали признаки, по которым можно распознать наиболее распространённые типы извращенцев. Но для капитана РККА всё это оказалось откровением — если бы у него в зубах была бы трубка, он бы её уронил.

— Борис, откуда ты это знаешь?!

— Ну… — я развёл руками. — Я тоже читал. Наверное, больше чем вы. Да тут и не в этом дело… В Германии за это дают пять лет концлагеря, я точно пом… знаю.

— Ты хочешь… — Хокканен сильно взял меня за плечо. — Борис, это мерзко.

— Нет, что вы! — я почти испугался. — Честное ск…слово, я и в мыслях не имел наших младших… нет, нет, Илмари Ахтович, вы не поняли! Но можно припугнуть этого лейтенанта. Взять на понт. Я уверен — это получится… Вот, послушайте…


Автостанции не было — вместо неё тут оказался машинный двор, который Ромка Витюха назвал МТС. За колючей проволокой различались под брезентовыми пятнистыми тентами угловатые коробки. Церковь сохранилась, но она была закрыта и даже заколочена. А в общем-то Бряндино предстояло измениться к 2005 году очень мало.

Мы с Сашкой шагали по улице неспешно и уверенно, с оружием и не скрываясь. На нас были чёрные куртки с голубыми обшлагами и воротниками, чёрные кепи, гражданские штаны, своя обувь — и повязки полицейских.

И всё равно мне казалось, что на нас смотрит каждый встречный немец — смотрит и знает, кто мы такие и что нам тут нужно. И дело не в нашей молодости (сопливости, прямо скажем).

Нервы, нервы, нервы… Що з вамы?

— Вон он, — сквозь зубы процедил Сашка. И я увидел, что из здания клуба вышел высокий офицер лет тридцати, козырнул часовому и направился в нашу сторону. Никаких внешних признаков извращенца в нём не было. Впрочем, если бы этот вопрос решался так легко, то у балетмейстеров и руководителей кастинговых проектов не было бы проблем с подбором персонала… а милицейские сводки не так пестрели бы детскими портретами с подписью «РАЗЫСКИВАЕТСЯ».

— Говорить буду я, — так же тихо определил я роли, ускоряя шаг. Офицер шёл навстречу, без интереса скользнув по нам взглядом, и скроил недовольную гримасу, когда я, козырнув, обратился к нему:

— Герр лейтенант, разрешите обратиться?

— Слюшаю, — процедил он.

— Дело такое… — я огляделся. — Вы не подскажете, в какой концлагерь помещают тех, кто трахает мальчиков?

Я оказался прав. Немец побледнел, но тут же постарался взять себя в руки и брезгливо спросил равнодушным тоном:

— О тчом ти гофоришь?

— В частности — о вчерашнем визите побирушки, которого вы угостили шоколадом… но своего не добились. А вот другие случаи… Пересказать вам их? Подозреваю, что и там, откуда вас перебросили, в Европе, вы занимались тем же… Но тут не Европа.

— Руссишшвайне… — он взялся за кобуру, но тут же увидел, что Сашка, словно бы невзначай, целится в него из ППШ. — Ах зо-о… Кто ви ест?

— Общество по борьбе с извращенцами, — любезно представился я. — Следим за вами уже довольно давно, — я блефовал, но, кажется, удачно. Так как насчёт обыска и концлагеря? Какой печальный конец службы… Насколько мне известно, крипо34 к таким вещам относится резко отрицательно. И до концлагеря вас могут и не довезти…

— Ви из криминальполицай? — немец снова побледнел. — О хильф готт…

— Мы не из полиции, — покачал я головой. — И у вас остаются шансы продолжать службу и, если не развлекаться с новыми, то по крайней мере рассматривать фотоснимки старых партнёров… — я видел, что снова попал в цель, у немца перекосился рот.

— Ви ротстфенник вчейрашний малтшик? — он сглотнул. — Но я не трогать… его…

— Во-первых, вы его трогали, — возразил я. — А во-вторых, нам просто нужны несколько ответов на несколько вопросов. И всё. Больше вы нас не увидите, разве что — в прицел, но это другое дело.

— Ви… партизан? — немец приоткрыл рот.

— Вопрос первый, — я улыбнулся. — Ваша рота — что она тут делает?

Довольно долго немец молчал. Я занервничал. Если он сейчас взбрыкнёт, то мы погорели. А чувство долга у немца этого времени вполне может оказаться сильнее чувства страха за личную безопасность… Наверное, если бы мы захватили его и вывезли в лес, он бы отказался отвечать. Но в этот момент я и увидел, как в нём словно бы что-то переломилось — страх перед стыдом пересилил.

— Участие в облафе, — сказал он. — Болшая охот. Кольцо, — он показал пальцами, — фокруг лес…

— Какие силы привлечены? — спросил я.

— Наша ротте. Легионерен… эсти, драй хундерт. Полицай, зо — цвай хундерт. Айн марширен ротте… норге, айн хундерт. Гранатенверфер. Драй панцерваген. Фир…35 — он провёл рукой по воздуху.

— Четыре самолёта, — сказал я. — Что ещё?

— Дас ист фертиг36, — он вдруг скривился в улыбке. — Это будет зегодня. Ви пришли поздно.

Мы с Сашкой переглянулись. Нельзя было подавать вид, что наши угрозы в сущности потеряли смысл. Я заставил себя улыбнуться:

— Что ж, мы приятно поговорили, — я козырнул. — Думаю, вам не захочется продолжать этот разговор снова. Всего хорошего…

— …он сказал сегодня, — мы с Сашкой быстро шли по выгону за околицей. — Облава, кольцо вокруг лесного массива. Даже с авиацией.

— Надо срочно в отряд, — Сашка ускорил шаг почти до бега.

— Туда и идём… чёрт…

Навстречу нам шагом ехали трое полицейских — один пожилой мужик со впалыми щеками, двое моложе. Мы замедлили шаг, на ходу козырнули… но кавалеристы направили коней нам наперерез, и старший спросил:

— А вы кто такие? Из какого отряда?

Собственно, этот вопрос делал дальнейший разговор бессмысленным. Я улыбнулся:

— Да вы что, дядечка? Вот, смотрите… — я правой рукой полез за отворот куртки, достал блокнот. — Вот… — он нагнулся, и я, обхватив его за шею, всем весом повис на нём, левой рукой вогнав финку под ребра. Сбоку дважды глухо шмякнул «штейр» — Сашка стрелял через карман. Кто-то застонал. Я стащил тело с седла, оттолкнул его в сторону. Один полицай ещё корчился на траве. Сашка присел, полоснул его финкой по горлу. — Я плохо езжу, — сказал я. — Скачи вперед, я следом, как смогу.

— Нет, — Сашка взлетел в седло. — Борька, скачи сразу к «Ленинцам», предупреди их, чтоб уходили. Потом найдёшь нас… Скачи! — и первым бросил коня в галоп к лесу.

— Хай! — я ткнул своего каблуками. Ударил ладонью по крупу: — Хай-а!!!


Я очень спешил и понимал, что опаздываю. Безо всякой пощады подго-няя коня, который уже начал засекаться, я услышал дальнюю стрельбу — густую и частую — и понял, что это уже ведёт бой чьё-то охранение. Наше, «Взрыва», «Охотников» или, может, «Ленинцев», к которым я спешу. Сам я пока никого не встретил.

Конь временами засекалс и хрипел, но я бил его каблуками, колотил ладонью, ругался и думал только об одном — не вылететь из седла. Мне казалось, что я загнал его, но, когда мы выскочили на одну из просек, он пошёл быстрее. За собственным дыханием, храпом коня, треском и стуком я не сразу понял, что слышу ещё один звук. А когда разобрался — было уже поздно.

Сперва я не понял, что это за тень мелькнула надо мной. Но когда биплан развернулся обратно, и дымные трассы пуль заключили меня в коридор, я заорал от ярости и досады — и снова повернул в лес. Позади резко бухнуло — на просеку упала бомба или граната. Я пригнулся — толстая ветка прошла над головой…

Дорогу я всегда запоминал хорошо и знал, что скакать мне немало, но не боялся срезать пути. Я пролетел через деревушку, где мне вслед ошалело смотрели те, кто папался на улице. А за околицей, перед полем, самолёт появился вновь. Не знаю, искал ли он меня — вряд ли. Скорей всего, просто патрулировал. Но мне от этого легче не становилось.

Это был ужас. Я мчался галопом, пригнувшись к конской гриве — а он снова и снова крутил виражи, поливая меня из пулемётов. И поле было бесконечным, лес — далеко-далеко. А воздух ревел и выл… Потом слева с треском разорвалась бомба, я услышал шлепки, ощутил передавшийся мне удар — и полетел наземь через шею закувыркавшегося коня.

Тяжёлое копыто мёртво ударилось в землю рядом с моей головой. Я вцепился в траву и остался лежать. Биплан ушёл за лес. И тогда я побежал.

Временами мне казалось, что бежать больше нельзя — физически нельзя. Куртку и кепи я бросил. Дышать было нечем, воздух лез из лёгких обратно и имел привкус рвоты. Но впереди — а дорога была прямая — не стреляли, и это был хороший знак. Я бежал и бежал, бежал и бежал, ног не чувствовалось совсем и при каждом шаге деревья качались и падали на меня. Потом я заспотыкался — и, когда выправился, то увидел дрожащую в дереве стрелу с широким оперением. Индейцы? Я отшатнулся в сторону, пригнулся и побежал быстрее, хотя это было невозможно… а потом оглянулся. За мной бежали двое. Они походили на ожившие кучи хвороста, и я понял: маскхалаты. Они бежали быстро, и в руках у них были ножи с чёрными лезвиями.

Так я впервые увидел егерей. И, поняв, что раз они не стреляют, то я близко от цели, вскинул ЭмПи…

…и они растаяли. А через минуту меня схватили, повалили — но это были уже наши.