"Юнна Мориц. Рассказы о чудесном" - читать интересную книгу автора

многодневного крымского зноя и остужая воздух, землю и все, что на ней. А в
бинокле скакали горы, и там скакали на выпасе коровы и овцы. А ниже, в
горных расселинах, скакали белые, как брынза овечья, сакли. "Хорошо, что
отец купил себе саклю, - подумал Алеша, - ведь в сакле я никогда еще не был
и, может быть, не был бы никогда. Эту саклю сложили в Крыму, лет сто назад,
из дикого горного камня, всей семьей - четверо взрослых и девять детей.
Летом сакля - прохладная, а зимой там теплынь, если печку топить. И гора
заслоняет ее от ветра, дождя и снега. Стены в той сакле - толстенные, но
звонкие и поющие. Потолок низкий, а скажешь громкое слово - и во всех углах
будет трижды оно звенеть утихающим пеньем. Интересная вещь!" Алеша не видел
отца три года, но любил его вечно и боль обиды своей загнал глубоко, на
самое дно души, чтобы не было слышно и видно, как - был он уверен! - это
делают умные, сильные люди мужского пола. Он отказался, когда отец захотел
приехать за ним на машине. Во-первых, путь был недалек и нетруден.
Во-вторых, непременно полагалось быть этой встрече не в начале пути, а в
конце. И по этому случаю написал Алеша заявление начальнику спортивного
лагеря: "Прошу выдать мне на дорогу одну лошадь сроком на три дня для
поездки по семейным обстоятельствам". Заявление показалось Алеше смешным, но
зато по форме, которую он когда-то углядел и запомнил.
Начальник спортлагеря, где отдыхал Алеша, был молод и груб. Он только
что закончил институт и получил впервые работу с зарплатой. Разные, очень
смешные и очень страшные истории о том, как держать дисциплину, готовую
ежесекундно сорваться в пропасть анархии и всевозможного буйства, а также
рухнуть с издевательским хохотом, свистом, топаньем и улюлюканьем в бездну
неукротимого произвола, слышал он многократно от матери и от других
воспитателей - мастеров находчивой строгости. Сам же он с детства и на всю
жизнь полюбил только строгих и себя воспитал строжайше быть начеку и беречь
справедливую, полезную строгость как зеницу ока. Любил он строгие книжки,
строгие песни и кинофильмы. И танцы любил, но только строгие. Его мама была
самой строгой учительницей в школе. И он за это ее обожал и втайне гордился,
когда его однолетки вытягивались перед нею и замирали...
Но выдал он Алеше на дорогу одну лошадь сроком на три дня - безо всяких
казенных отговорок и усмешливых вопросов. Потому что за всей его сиротской
любовью к строгости таилось человечески слезное страдание, детская
неусыхающая тоска по веселому летчику, который двадцать лет назад - раз и
навсегда улетел из домашней казармы, оставив там пятилетнего мальчика с
велосипедом, лыжами, коньками, а также мячами и мячиками, так больно и
звонко напоминавшими о слишком краткой жизни с родителем, которая по
справедливости длилась бы... Да что теперь говорить?!
"Я прикажу конюху, завтра он даст тебе лошадь. Туда лучше ехать на
лошади... это имеет вид!" - И он улыбнулся строго и строго напомнил, что
положено взять Алеше на кухне сухой паек на дорогу.
Алеша ехал по Крыму на лошади и как бы совсем ни о чем не думал, только
рассматривал. Фиолетовые шелковицы рассматривал в свой сильный морской
бинокль, где скакали корзины яблок под яблонями, горные сакли, малахитовые
навесы и колонные залы дикого винограда над столами и лавками, пестрое белье
на ветру, голопузые ребятишки, кудлатые собачонки, кошки, куры, козы,
бронзовые фигурки женщин, стряпающих на улице, - и все это мельтешило,
дышало и трепыхалось в скалистых горах, в каменных выдолбах, на диких
ступенях, под леденящими душу горными отвесами, которые были сплошь в