"Глеб Морев. Критическая масса, № 1 за 2006 " - читать интересную книгу автора

языка - русский, итальянский и латинский. На русском языке повествуется о
жизненных, бытовых событиях. На итальянском распеваются сонеты Данте, на
латинском - литургические песнопения. Таким образом, русский язык - это
проза, итальянский - поэзия. А латинский - гимнография. На символическом
языке это соответствует телу, душе и духу. Далее, опера состоит из трех
актов. Первый акт представляет жизненные ситуации: встречу, поклон, отказ от
поклона, связанные с этим переживания и т. д. Второй акт - это сон, но не
просто сон, а сон-инициация. Это сон, в котором Данте видит смерть Беатриче,
посещает ее во время тяжелейшей болезни, и поэтому эта болезнь тоже не
просто болезнь, а "шаманская" болезнь, или болезнь-инициация. В результате
этой инициации Данте не только подготавливается к реальной смерти Беатриче,
но готовится также и к лицезрению величайших таинств Божественной комедии и,
в частности, к лицезрению мистической процессии. Таким образом, если первый
акт - это поток повседневной жизни, а второй - шаманская болезнь, или
инициация, то третий акт - это то, что открывается глазам посвященного, а
именно мистическая процессия. Реальным литургическим аналогом мистической
процессии является Литания. Литания - это традиционная последовательность
молитвенных литургических текстов, обращенных ко всем чинам церковной
иерархии. Сначала идут тексты, обращенные к Троице, затем - к Деве Марии,
далее следуют тексты, обращенные к ангельским силам, апостолам,
евангелистам, мученикам, святителям и т. д. В третьем акте я использую форму
Литании, но вместо текстов, обращенных к Деве Марии, я вставляю тексты,
посвященные Беатриче, и именно те тексты Данте, где он доказывает, что
Беатриче есть не что иное, как цифра девять, троекратное воспроизведение
цифры три, или Троицы. Таким образом, Беатриче занимает место Девы Марии - и
это именно то, что происходит у Данте в мистической процессии.

Все это в рассказе звучит невероятно увлекательно, но сложнейшая
"постмодернистская" игра вряд ли будет раскрыта зрительским пониманием...
Но она и не должна быть раскрыта зрительским пониманием. Ведь зрители
не относятся к категории посвященных. Они должны думать, что это всего лишь
красивая оперная музыка, и все. У них даже не должно возникать мысли о том,
что тут может быть еще что-то. Только посвященный может проникнуть в суть
игры, отбросив шелуху оперной красивости, служащей лишь завесой, скрывающей
тайну. Кстати, могу упомянуть о наличии еще одного уровня. В "Новой жизни"
Данте использовал свои ранние юношеские сонеты, обращенные к Беатриче. В
своей опере я использовал свои ранние вещи 1960-х годов, которые были
посвящены моей любви, тоже неразделенной. Так что не совсем понятно, о ком
речь идет - о Данте или обо мне самом. Вот и получается сосуд с двойным,
тройным или даже четверным дном.

Все, что вы рассказываете, поразительно. Даже пересказ поражает
воображение. Но ведь вы здесь автор с ног до головы, насквозь: абсолютно
личностную интерпретацию Дантова текста вы усиливаете своей историей. Вы
себя еще внутрь помещаете. И вот вы - автор от начала до конца, от нотной
строчки до сценографических планов. Как это опять же согласуется с
провозглашенными руинами авторского института?
Одно совсем не противоречит другому. Я автор, но автор особого рода. Я
не автор языка, стиля или определенной структуры. Здесь мое авторство
молчит. Здесь у меня нет авторских амбиций. Но зато они есть в другом. Я не