"Алексей Молокин. Лабух " - читать интересную книгу автора

Густавом - Филимон, известный как Филя Сладкий. В соответствии с дуэльным
кодексом, разрешенную терцию с Лабухом играла Диана, выступающая под
транскрибированным именем Дайана. Победа в дуэли засчитывается Лабуху и
Мышонку. Поскольку дуэль проходила с нарушением правил, участники дуэли
лишаются права выхода на сцену на сегодняшний день. Кроме того, победители
лишаются помощи бардов сроком до следующего утра. Учитывая, что нарушения
правил были в пределах, допустимых дуэльным кодексом, участники имеют право
на исцеление, которым могут воспользоваться немедленно.
- Исцеление! Исцеление! - раздались крики зрителей. Исцеление было
составной частью дуэли и само по себе являлось удивительным действом,
достойным внимания. На исцеление имели право все участники всех дуэлей, за
исключением дуэлей первого и нулевого уровней.
Бард церемонно отступил в сторону, подстроил свою видавшую виды гитару,
взял аккорд, потом пропел несколько протяжных фраз на незнакомом языке. Над
испятнанной кровью площадкой бацалки повис влажный пахнущий осенью туман,
немедленно вобравший в себя темные кровавые пятна, но оставшийся при этом
прозрачно-белым. Туман сгустился, и в воздухе возникло что-то похожее на
огромную белесую каплю росы или слезу. Капля вытянулась, внутри нее
обозначилась неясная женская фигура, потом прозрачный сгусток стек на землю
и всосался в нее, не оставив следа. И перед ними возникла
бардесса-целительница.
Лабуху нечасто приходилось видеть бардесс, а уж бардесс-целительниц и
подавно.
Молодая светловолосая женщина в простом льняном платье держала в руках
что-то вроде лиры. Босые ступни оставляли маленькие четкие следы на теплом
асфальте, когда она шла по площадке. Сначала бардесса подошла к Густаву,
наклонилась над ним, потом выпрямилась, укоризненно покачала головой,
нахмурилась и заиграла. Зрители замерли. Женщина и ее лира менялись.
Развернулись плечи, налилась груДь, тонкая ткань платья потемнела, стала
рельефной и грубой, теперь это была почти мешковина, золотистые разновеликие
капли электрического камня охватили шею и запястья. Лира стала угловатой,
коробчатой, это была уже не лира, а грубая арфа, или гусли? И вот уже
сильная, крупная женщина сидит на вросшем в землю седом гранитном валуне -
откуда он только взялся? Сильные белые руки женщины касаются струн старинной
арфы, лежащей на ее коленях.
Что тебе сниться, Густав, матерый деловой попсяра, скажи, что тебе
снится по ночам, когда ты заканчиваешь дневные дела и, разгоряченный и
пустой, засыпаешь в своей раззолоченной, словно корма старинного галеона,
спальне? Не море Ли это сияет и светится там, за растрескавшейся аркой
старой подворотни? Нет, не море, опять обманывает проклятый Город, это всего
лишь сизый утренний асфальт. Но пусть нет моря в расчерченных на неровные
многоугольники городских кварталах этого до звона сухопутного города, пусть
в темных парадных твоего детства пахнет кошками и трухлявым деревом, о море
нужно помнить, как помнят о придуманной молодости. Помнить о песчаных
берегах, плавно, как дека виолончели, переходящих в спокойную неторопливую
воду. А куда торопиться, нужны тысячелетия и бесконечное терпение моря,
чтобы смола стала янтарем, а зажги-ка смолу? Что останется? Копоть, да
деготь! Вспомни, Густав, как зеленые равнины сменяются песчаными дюнами,
суша завидует морю и тоже создает волны, только неживые. Вспомни, Густав,
как медленно исчезает за горизонтом мачта, похожая на крестик, повешенный