"Павел Молитвин. Путь Эвриха" - читать интересную книгу автора

представить ее порхающей по весеннему цветущему лугу может лишь человек,
наделенный богатым воображением. И то, что достопочтенный Салегрин писал именно
так, ни в коей мере не может служить оправданием ему - Эвриху. Безвылазно
просидевший всю жизнь в Верхнем Аланиоле земле-описатель не мог избрать иную
форму для своих сочинений. К тому же он давно уже должен был понять самое
интересное из того, что довелось ему увидеть в жизни, - это люди! И стало быть,
им следует уделить самое пристальное внимание. Все остальное может послужить
прекрасным фоном, способным дать необходимые сведения путешественникам или
новому Салегри-ну, для новых "Описаний стран и земель". А ему надобно писать о
другом.
Легко, однако, сказать сделай по-другому! А как сделать? Над этим-то Эврих
и ломал голову. Ибо, осознав, о чем должно ему поведать миру в своих
"Дополнениях", и ощутив знакомый зуд в пальцах, он, естественно, тут же кинулся
живописать подвиги Волкодава и, к изумлению команды "Крылатого змея", подобно
изваянию просидел на корме целый день, безжалостно изводя изобретенные Тилорном
несмываемые чернила и не такой уж большой запас пергаментных листов.
Просидеть-то просидел, да что толку? Ежели б это был
рассказ о Боге, сошедшем на землю творить; суд и восстанавливать попранную
справедливость, - всякий бы назвал его труд превосходным, но в беспорочные
герои варвар венн не слишком-то годился. К тому же писать о человеке, даже о
том, которого в порыве откровения назвал "братом", оказалось несравнимо
труднее, чем об обычаях племен и народов или открывшемся перед глазами пейзаже.
Ведь вот, например, чувствовал он, почему Волкодав решил остаться в
Тин-Виленской крепости. Нутром понимал, а словами выразить не мог. И как тут не
вспомнить косноязычие прекраснодушного венна, как не ужаснуться, а вдруг не
дано ему умения сказать о самом главном? Не о поступках, а о тех движениях
души, которыми эти поступки вызваны?
Мысль о необходимости разобраться в побудительных причинах; подвиппих
людей на те или иные деяния, возникла у Эвриха после того, как он взялся, по
свежим следам, писать о прощании с Волкодавом, надумавшим остаться в
Тин-Виленской крепости. Без особых колебаний он написал, что венн отправился
туда, дабы освободить свою наставницу Мать Кендарат Написал, а потом задумался
и понял, что на самом-то деле это лишь часть замысленного его неукротимым
другом. На первый взгляд так оно и было, но если рассуждать подобным образом,
то что, спрашивается, мешало Волкодаву, добившись от Хономера освобождения
прежней Наставницы Воинствующих Братьев, сбежать вслед за ней из крепости,
чтобы продолжить путешествие за Тилорно-вым "маяком"? Стража? Или осознание
того, что должен он передать этим самым Воинствующим Братьям то самое видение
мира, которому некогда научила чудом спасшегося с каторги паренька Мать
Кендарат? Решился ли Волкодав просто спасти свою бывшую наставницу или,
почувствовав, что перерос ее в чем-то, взвалил на себя груз исправления
допущенной ею ошибки?..
Сам Эврих склонен был считать истинным последнее предположение, однако
имел ли он право заносить его на пергамент, не зная доподлинно от самого
Волкодава, почему тот остался в Тин-Виленской крепости? Кстати, сам Волкодав
никогда бы не решился, судя по тому, как говорил он про Кан-Кендарат, не только
сказать, но даже и подумать, что хоть в чем-то мог превзойти свою наставницу.
Но если так, откуда же пришла к нему уверенность, что сумеет он объяснить
человеколюбивую суть кан-киро тем, кто мечтает хорошо драться вовсе не из-за
великой любви к ближним своим?..