"Антонио Муньос Молина. Польский всадник " - читать интересную книгу автора

прижимающей к своей груди брусчатку, и слепого, которому выстрелили солью в
оба глаза, когда он был молодым и скакал на лошадях бешеным галопом. В моем
сознании всплывает глухой и однообразный шум вечернего зимнего города, я
приписываю его движению машин, но потом понимаю, что это невозможно - в
Махине зимой того года, который я не в состоянии вычислить, поскольку он,
несомненно, был раньше моей памяти и даже моего появления на свет, редко
слышался звук автомобиля, и в любом случае я нахожусь слишком далеко, чтобы
его услышать, - будто, опершись на борт парусника, проплываю мимо огней
портовой столицы, едва различимых на туманном горизонте моря. Единственное,
что я могу слышать, - шаги людей и стук копыт, скрип колес, металлическое
эхо дверных молотков, лай собак, голоса соседок, песни детей, которыми они
стараются прогнать страх, подкрадывающийся с приходом ночи: "Ай, как страшно
здесь идти - вдруг меня мумия ждет на пути".
Все здесь звучит приглушенно: церковные колокола, оповещающие о молитве
или похоронах и заставляющие женщин креститься в своих сумрачных комнатах,
медленное мычание коров, возвращающихся с водопоя возле городской стены и
поднимающихся по площади Сан-Лоренсо по направлению к загонам; их погоняют
грубые пастухи, колотя по спинам большими палками. Когда стадо входит на
улицу Посо, стук копыт становится более гулким, и те немногие дети, которые,
не послушавшись матерей, все еще играют или рассказывают друг другу истории
под фонарями на углу, в страхе разбегаются, взбираясь на заборы и прячась на
крыльцах, и поют песню, отвращая опасность: "Бао Бао, кидайся на черного и
на цветного, а на белого нет - он соленый".

После того как коровы проходят, остается горячий запах испарений и
навоза, ночное опустошение, ощущаемое еще более остро при свете из окон
городских учреждений и мрачных таверн, где люди пьют, опершись на бочонки с
вином, - выше, к северу, за пустынной площадью Генерала Ордуньи, где
циферблат часов загорелся одновременно с балконами комиссариата тем же
маслянистым светом. Светятся витрины пустых магазинов, где продавцы, потирая
белые, как у священников, руки, убирают ткани с полированных деревянных
прилавков, прежде чем закрыть магазин и с шутками разойтись, поднимая
меховые воротники своих пальто и энергично растирая руки, закоченевшие от
мягкого церковного холода. Уходят и усердные, как церковнослужители,
продавцы из "Метрической системы", самого большого в Махине магазина тканей
и готовой одежды, находящегося напротив приходской церкви Троицы. В этом
магазине курьером и "мальчиком на побегушках" служит Лоренсито Кесада,
будущий местный журналист, городской корреспондент провинциальной газеты
"Сингладура", продающейся неподалеку, в киоске на площади, куда каждую
пятницу меня посылал отец за "Сьете фе-час", в которой на центральной
двойной странице всегда был иллюстрированный детективный рассказ. Но я не
хочу уходить слишком далеко и возвращаюсь, потому что меня не ведет теплая
рука матери и я боюсь потеряться на этих незнакомых и широких улицах, где
ездят черные автомобили с чахоточными в белых халатах, похищающими детей,
чтобы выкачать из них кровь. Я снова вижу улицу Посо, мощеную и темную, с
длинными оградами дворов и каменными притолоками, прихожими, где горят
масляные лампады под гравюрами Отца Нашего Иисуса или Святого Сердца. Потом
перед моим взором предстает огромная площадь Альтосано, источник, возле
которого каждое утро собираются болтливые женщины с кувшинами и громко
переговариваются, дожидаясь своей очереди: теперь они говорят, что в Доме с