"Антонио Муньос Молина. Польский всадник " - читать интересную книгу автора

монотонного пения пьяных, хоронящих сардину и неистово отплясывающих вокруг
картонного гроба и человечка в маске на грязной площади, где нет другого
освещения, кроме факелов и бумажных фонариков, и в центре которой еще
возвышается не статуя генерала, а фонтан с тремя трубами, куда на рассвете
водят на водопой коз и молочных ослиц. Врач приехал из Мадрида лишь
несколько недель назад, вынужденный скрываться от политического
преследования, причины которого он никогда не объяснял, но которые,
по-видимому, были связаны с беспорядочным бегством интернационалистов и
республиканцев, случившимся после убийства генерала Прима на улице Турко. Он
провел бессонную ночь в холодном вагоне третьего класса: поезд дошел только
до первых ущелий Деспеньяперрос, и оттуда ему пришлось ехать на двухколесной
тележке, более неудобной и медленной, чем самый захудалый дилижанс. Он
добрался до города лишь к концу второго дня поездки по теснинам и ущельям
среди фантастических скал, неприветливого пейзажа мелколесья, заброшенных
пастбищ и сланцевых склонов, сменившихся затем бесконечной равниной
краснозема и оливковых рощ, казавшихся синими на закате.
Было уже темно, когда двуколка привезла его на площадь, называвшуюся
тогда Толедо, рядом с неосвещенными крытыми галереями и черной башней, где в
то время еще даже не было часов, полвека спустя остановленных выстрелами
ополченцев. Он поставил на землю медицинский чемоданчик и холщовую сумку,
где хранились оловянная рамка с дипломом, несколько книг, не проданных, как
остальные, за бесценок, чтобы оплатить поездку, и белый халат, который был в
то время гигиеническим новшеством и долженствовал, как он надеялся, вместе с
бородой, научными терминами и фонендоскопом, завоевать доверие будущих
пациентов. Он поправил черную фетровую шляпу, энергичным движением закинул
на левое плечо полу плаща и зашагал, сам не зная куда, с решимостью, почти
не уменьшившейся от усталости, холода и неизвестности. Именно там, на
площади Толедо, он снял через несколько дней у полуслепой и жалкой женщины
две холодные пустые комнаты и тотчас мысленно назвал одну из них частным
жильем, а другую - приемным кабинетом. В первой он поставил кровать с
соломенным тюфяком и покрывалом, которое, судя по запаху, раньше
использовалось на конюшне, а также зеркало и умывальный таз, а во второй, по
долгом размышлении, разместил стол с подставкой для жаровни, ширму с
восточными рисунками, за которой, как он предполагал, будут раздеваться
больные дамы, и кресло монашеского вида, куда он уселся ждать в своем белом
халате, опершись локтем на край стола и подперев подбородок ладонью, будто
позируя для фотографии. Он задумчиво курил лечебные сигареты, глядя на
дверь, ширму, диплом в рамке на стене, кирпичный пол, пятна от сырости, и
время от времени поворачивался к балкону, чтобы понаблюдать без грусти
(поскольку был вовсе не меланхолик) архаичную и удручающую картину: площадь
Толедо, низкие уродливые дома, будто раздавленные или покосившиеся, мрачные
тенистые галереи, темная башня, возвышавшаяся дряхлым колоссом над
черепичными крышами, и фонтан, являвшийся скорее водопоем, окруженный грязью
и навозом.

Он дал объявление в ежедневной газете "Развитие торговли" и каждое утро
не без тщеславия перечитывал свое имя и звание, шумно прихлебывая из большой
чашки шоколад, подаваемый ему почти на ощупь хозяйкой - молчаливой и
сердобольной женщиной, которая, догадываясь о его нужде, не требовала
скудную плату за наем и, кроме того, мастерски готовила какао, чему