"Андрей Молчанов. Ядерные материалы" - читать интересную книгу автора

расплывчатые силуэты на сиденьях машины и - тупой внезапный удар в голову,
смявший испуганно встрепенувшееся сознание в хаотичное раздрызганное забытье -
бредовое, ускользающее, слепо тыкающееся в неясные прорехи, за которыми тускло
угадывалась какая-то явь...
И проявилась эта явь, когда он очнулся на соломенной подстилке в
смрадной духоте дощатого сарая, увидел над собой суровое и смуглое, в
морщинистых складках лицо, надвинутую на лоб высокую баранью папаху и услышал
незнакомое, на чужом языке, глухое слово, в котором звучало равнодушное
удовлетворение - мол, хорошо, жив...
Вкус ледяной воды на иссохшем, вспухшем языке, пробивающийся
ярко-голубой свет из щели в дверном косяке, тепло тяжелого и сыроватого, как
бетонная плита, старого ватного одеяла, укрывшего его тело... И сон. На сей раз
- просто сон - властно обрушившийся, исцеляющий, сулящий непременное
пробуждение...
Он подумал, а может, вспомнил: так, наверное, ощущает себя душа, вновь
вернувшаяся на землю в тело младенца: я снова здесь, я еще не знаю, где я, но
узнаю об этом вскоре... И - узнает, единственно - забыв о себе прежней...
На следующее утро в сарай пришел старик, вновь дал ему воды, несколько
пресных, словно пластилиновых лепешек, затем помог встать с подстилки и вывел
из сарая.
Вокруг расстилались темно-зеленые низкие горы, уходящие за горизонт.
Хищная птица парила в воздухе. Он стоял на плоской проплеши скалы, а за спиной
его ютилось убогое горное селение, составленное десятком сложенных из камней
жилищ вдоль круто взбирающейся в гору, мощенной теми же камнями улочки.
Приметы окружающего его пространства были очевидны...
- Я в Чечне, да? - не оборачиваясь на старика, произнес он в
пространство, неотрывно глядя на повисшую в воздухе птицу. И в ответ услышал
хриплый насмешливый хохоток. Рядом со стариком, невесть откуда появившись,
стоял бородатый крепыш, одетый в камуфляж, с перекинутым через плечо автоматом.
- Догадливый, да? - сказал крепыш. - Ну чего, догадливый, хочешь к
маме-папе в Москву свою, да? Тогда сейчас кино снимать будем, хорошо понимаешь?
Скажешь папе, что будешь жив, пока он послушный будет...
- У моего отца нет денег, - проронил он. - Это глупо...
- Какие деньги у профессора? - согласился крепыш. - Он нищий, и ты
нищий. Но два нищих, дай им верное дело, миллиард заработают... Иди за мной,
кино готово, пленка в камере. Режиссер у нас, да? Он все тебе скажет, как
говорить. Кино сделаем, обед будет. Потом со стариком за хворост пойдешь в лес,
трудотерапия называется... Тут тебе много еще трудотерапии будет, здоровым в
Москву приедешь...
А потом потянулись безъязыкие дни, словно распятые на изгвазданных
овечьим навозом стенах сарая, дни в тряпье, в покоробленных солдатских
кирзачах, в ужасе ночных пробуждений, когда холодные веки поднимали темень, в
которой звякали кандалы на затекших лодыжках, и не было конца отчаянию, и
вспоминалась Москва - больно и сладко, и вспоминался тот, кто некогда ехал в
тепле машины в тепло светлого дома и досадовал, что завтра ему придется
тащиться на работу на метро, - среди людей, полированного мрамора, реклам,
сотен пестреньких магазинчиков... И неужели этот дивный мир представлялся ему
до скуки обыденным и серым?
И, в очередной раз задав себе этот вопрос, он начинал, содрогаясь всем
телом, смеяться, страшась своего смеха - гортанного и удушливого, похожего на