"Андрей Молчанов. Дао" - читать интересную книгу автора

припомнить, а после - отчаяться? И отупело ворошить вороха былого до той
минуты, пока в последнем кадре затертого фильма жизни не увидишь себя таким,
каков сейчас, и задаться вопросом: так ли жил, как надо? - и вместо ответа
обмереть сердцем в удушье сомнения.
В комнате предрассветная жара - тяжелая и тупая, как чугунная гиря. С
усталой покорностью ходят под потолком лопасти вентилятора. Кондиционер
дышит едва уловимой прохладцей, хотя включен на полную мощность. Надо
вызывать специалиста - здесь, в Гонконге, с наступлением майского пекла,
спасение и отрада лишь в той среде обитания, где гудят, жужжат и фыркают,
гоняя сжиженный газ по металлическим спиралям, ящики, остуживающие воздух и
воду.
Моя религия буддизмм, секта чань. Запретов на достижения техники она не
налагает, что мне, человеку верующему в Бога, но не в его земных наместников
и в их институты, на руку, поскольку являюсь членом братства, а отступления
от "священных" предписаний наверняка бы вызвали в тамошней среде ненужные
умозрения и толки. А я и без того главный отступник, не следующий
официальному вероисповеданию братьев - конфуцианству, на что мне с укоризной
указывалось многими, в том числе и обращенными буддистами. Последние, как бы
оправдываясь, дружески намекали на некую проформу, не понимая, видимо, что
уже этим попирают на новых духовных стезях своих идеи Гаутамы так же, как
попирают иезуиты идеи Христа. Однако в итоге затянувшаяся моя игра в
раскольничество бесполезна, невыгодна, да и пора бы ее завершить, тем паче,
что формальная смена религиозного направления для человека моего
мировоззрения - все равно как смена ботинок, лишь бы те не жали.
Глупости обрядов, как и воообще поползновения к набожности, бытующие в
братстве, конечно же, раздражают здравый смысл, но главное - на аскетизме
конфуцианство не настаивает и допускает компромиссы самые разнообразные.
Случаются, правда, недоразумения. Было и так, что одного из старших братьев
вдруг потянуло к проповеди некоего изначального смысла триединства Человека,
Земли и Неба, якобы отвергающего слияние природы с детьми ее посредством
материальных благ современности.
Утверждения в душах призывы подобного рода не получили, но наблюдалось
известное замешательство... Затем место праведника занял брат с более
рациональным складом ума, а тот исчез.
Возможно, был обращен лицом к нирване. Не знаю. В братстве я человек
маленький. Всего лишь врач. И мой удел - догадки, да и они не в почете. В
почете тупое устремление к ничегоневедению.
Кошачий поскреб за дверью, и в спальню входят всепрощение, угодие и
смирение, воплощенные в как бы испуганной улыбке и согбенной спине,
обтянутой пыльно-вишневым кителем с глухим, из черного бархата воротником.
Это Катти - молчаливый шестипалый индус. Эмигрант из южных штатов. Уборщик,
официант, прачка. В
Сянгане, городе китайском, индусам приходится нелегко, и Катти дорожит
своим местом, размеренной жизнью, в чьем однообразии ему, познавшему самое
дно нищеты, видится завидная устойчивость, дорожит мной - покладистым
хозяином, несложной работой, наконец - смехотворным, но все-таки счетом в
банке, куда он ходит, как в храм.
Я, в свою очередь, дорожу Катти - опрятным, исполнительным и
порядочным. В последнем убедился, прослушав пленку его доносов на меня моему
патрону Чан Ванли, принуждавшему в братстве доносить всех на всякого.