"Андрей Молчанов. Кто ответит? [D]" - читать интересную книгу автора

было! И когда отзвучали первые ударные речи о победах и
доблестях, бодро и взахлеб зачитанные по согласованным
шпаргалкам, слово было предоставлено ему. Ярославцеву, дабы
и его голосишко грянул в общем благолепном хоре. И он,
дрогнув от дерзости, сказал незаученное: о
бумаготворчестве, о высиживании гладенькими молодыми
чиновниками с комсомольскими значками "взрослых" мест, о
лжи, пестующейся здесь, в молодежи, где ее не должно быть...
И сквозь недоуменный ропот в президиуме кто-то четко и
властно потребовал:
- Примеры, пожалуйста!
Он выложил "примеры". И - "прокололся". Все его
"вопиющие" факты оказались неубедительными, а сам запев
обличительной речи - нелепым до сумасбродства...
Аплодисменты, правда, прозвучали. Разрозненные,
квакающе-испуганные и невероятно глупые...
А после была комиссия, деловитые пожелания и впредь
занимать активную позицию по отношению к недостаткам: его,
как "принципиального, политически грамотного, непримиримого
к негативным явлениям", отправили в огромное,
разваливающееся от бесхозяйственности и пьянства
автохозяйство.
- Ты, Володя, теперь дипломированный экономист, прошедший
серьезную школу комсомола, - с теплой улыбкой напутствовали
его в горкоме, - и на месте сумеешь проявить боевитость
своего характера. Со своей стороны готовы поддержать тебя
по любым вопросам. Уж не забывай нас!
- Ну, Володя, - сказал тесть, - не обессудь: устроен
тебе лучший вариант из всех грозящих... Теперь так: ты в
школе учился, знаешь термин "большая перемена". Вот она и
грянула. Идешь ты ныне в другой класс, золотой медали не
видать... Впрочем, есть шанс сменить школу... Давай-ка,
дружок, покуда не поздно, покуда я жив, в дипакадемию,
послушай старого человека.
Не послушал. Ринулся в атаку на автохозяйство.
И стало хозяйство передовым. Выбил сотрудникам квартиры,
новую технику, пьянь - если не перевоспитал, то подтянул. И
порядок стал идеальный, и план выполнялся, и решались все
проблемы, но - какой ценой? Какими приемами? Вот он -
первый его шажок в то никуда, в котором он сейчас: в день
сегодняшний, когда едет он в сумраке индустриального города
на собственной машине... А в глазах - не черный, сырой
асфальт, не морось унылого неба, а прошлое - зимний тихий
вечер, свет в заснеженной конторке, столик с бумагами, и -
Матерый- то бишь, Лешка Монин: в кожанке, только что
сбросивший доху на стул. молодой, сил - как у быка,
шоферюга-ас, стоит, усмехается...
И вновь - конторский стол. Запомнил он его. И ворох
бумаг на нем запомнил - все его же. Ярославцева, запросы, и
все резолюции на них, в лучшем случае уклончивые. Ни одной,