"Дмитрий Могилевцев. Хозяин лета (История в двенадцати патронах) " - читать интересную книгу автора

своем столе раскинувшую пухлые голые ноги, сладко всхлипывающую Ниночку из
планового отдела и размеренно трудившегося над ней Диму. Начальница
швырнула в них сумочкой и истошно завизжала. Дима молча слез с Ниночки,
повернулся к начальнице, неторопливо спрятал мокрый член в штаны,
застегнулся. За его спиной трясущаяся от ужаса Ниночка пыталась попасть
ногой в трусики. Начальница визжала. Дима размахнулся и влажной от пота и
Ниночки ладонью шлепнул ее по щеке. Начальница икнула и закрыла рот, а
открыв, пообещала Диме трибунал и дисбат.
До трибунала, правда, не дошло - Ниночка, перед тем как уволиться по
собственному желанию, рассказала, что тоже как-то наведалась вечером в
начальнический кабинет и тоже кое-что увидела, но визжать не стала, а
совсем наоборот. Чья корова бы мычала, а ее, начальническая, помалкивала бы
про разврат в армии. И еще вдруг открылось: весь написанный бухгалтерский
пакет, которым уже полгода начисляли зарплату всей дивизии, почему-то
оказался без документации, и без Димы с ним никак невозможно управиться.
Поэтому Дима благополучно дотерпел до дембеля, перетерпел его и снова
оказался в зимнем Городе - без денег, без жилья, с парой носков в кармане и
томиком Бердяева.
Кое-кто из старых знакомых помог найти работу в фирме, которая днем
продавала компьютеры, а ночью на заднем дворе лихорадочно перегружала
коробки и тюки из одних фур в другие. Через месяц Дима пришел к менеджеру
сообщить, что за месяц этот продано всего два компьютера. Менеджер, весело
ухмыльнувшись, сказал, что дела, оказывается, идут намного лучше, чем
ожидалось, а Диме лучше сидеть в своем кресле и тихо получать заработанное.
И не беспокоить занятых людей. Назавтра Дима уволился, а еще через неделю
офис фирмы ночью взяли штурмом спецназовцы. Во дворе, у фур, началась
перестрелка. Менеджер, отстреливавшийся из короткоствольного десантного
"калаша", получил пулю в живот и трое суток умирал в военном госпитале на
Золотой горке, в палате с решетками на окнах. Дима снова оказался на улице
без гроша в кармане. А потом началось лето.
Дурацкое, больное, несуразное, злое лето. Город заболел им. Мучительно
и сильно, как взрослые болеют запоздалой ветрянкой. В реках и каналах
зацвела вода, а берега заполонили метелистые, золотисто-мохнатые камыши, из
газонов полезла жесткая трава с острыми краями, в парках и скверах птичий
гомон заглушал шум машин. Начались перебои с водой, а когда вода шла, то
отдавала ржавью и плесенью, и запах этот не могла перебить никакая хлорка.
Всё регулярное - от троллейбусов до киносеансов - как-то сразу разладилось,
начало откладываться или начиналось до срока. И, на моей памяти впервые в
Городе, по ночам начали стрелять.
Нам тогда перестали платить деньги. Подходил день получки, на дверях
кассы висела картонка с двумя аккуратно выведенными шариковой ручкой
словами: "Денег нет". В бухгалтерии пожимали плечами. Денег не было во всей
Академии наук, институты отправляли людей в бессрочные отпуска за свой
счет. Поговаривали, правительство решило втихомолку Академию вообще
прикрыть, сократить вдвое число институтов, а оставшиеся раздать по
министерствам. Я не обращал на слухи внимания. Мне нужно было за июнь
окончить работу по проекту, а после я собирался в горы - до осени, подальше
от академических потрясений и заболевшего Города. Я вставал утром,
умывался, пил заваренный Димой чай, шел на работу, возвращался вечером, пил
чай и ложился спать, зачеркивая в календаре еще один прожитый, выпихнутый в