"Дмитрий Могилевцев. Хозяин лета (История в двенадцати патронах) " - читать интересную книгу автора

"мерседес" ударил его, подбросил в воздух, отшвырнул, словно ломаную куклу,
на тротуар. А сам, завизжав тормозами, крутанул вправо, со странным звуком,
похожим на хруст ломающегося карандаша, свалил фонарный столб и въехал в
витрину писчебумажного магазина. Рядом начали визжать и метаться, из джипа
выскочили квадратные тяжелые люди во взмокших от пота белых рубашках,
кто-то повалил соседний зонтик, брызнуло пиво. А Дима неестественно
спокойным голосом сказал: "Смотри". И показал пальцем вниз.
Заглянув под столик, я увидел: у самых моих ног лежал пистолет. Серый,
тяжелый, с выбитым на коробке кожуха номером, с отполированной руками
рукоятью. Я хотел что-то сказать и не смог, в горле застряло холодное,
гадкое. Мутно подумалось: нужно скорее бежать, нет, спокойно встать или
закричать: мы ни при чем, он случайно попал, прилетел, ударом вырвало.
- Не вздумай заорать, - сказал Дима. - Спокойно допиваем пиво и
уходим. Война, говоришь?.. Мать твою.
Нагнувшись, он поднял пистолет и сунул в сумку.
Мы допили пиво. Я едва дождался, пока Дима выцедит последние капли. Я
его ненавидел. Меня жгло, кубоголовые люди кричали и махали руками у
воткнувшегося в витрину "мерседеса", вылившего радужную вязкую лужу,
плакала официантка, забыв закрыть пивной краник, кого-то били черными
дубинками набежавшие омоновцы, а мы допивали пиво. Потом, через сотню
холодных, потных вечностей мы встали и пошли к Инъязу.
Когда на углу Дима, приостановившись, закурил, я прошипел сквозь зубы:
"Мудак!" Димка ухмыльнулся и постучал согнутым пальцем по лбу. А я сказал,
что он - полнейший дебил, этот пистолет теперь - приговор и мне, и ему, и,
если он не выбросит его немедленно и не уедет куда-нибудь в тмутаракань,
если его, не дай бог, поймают, он и меня под монастырь подведет, и половину
наших знакомых. А он сказал, ухмыляясь: всё будет о'кей, пистолету я найду
применение, не сомневайся. Тогда я его ударил снизу в челюсть, а потом в
ухо, но он нырнул под удар, и некоторое время я ничего не видел, уткнувшись
в свои колени и хватая ртом воздух. А после, когда уже смог дышать
нормально, мы пошли в парк, купили по гамбургеру и молча съели, глядя на
разноцветные катамараны, ползающие по цвелой свислочской воде. Дима ел
морщась - горчица щипала разбитые губы.

Это лето было знойным и злым. С середины мая на Город навалился
удушливый азиатский зной, злой, напитанный пылью. Небо, утратив обычную
майскую голубизну, превратилось в белесую муть, накрывшую Город катаракту,
застоявшуюся гарь. Жара пришла, как внезапный удар под дых после непомерно
долгой, растянувшейся на полгода зимы. Весь март лежал снег, апрель
бередило нудными, промозглыми дождями, и весна пробилась в Город только к
майским праздникам. Длилась она три дня, пока распускалась листва, а потом
Город захлестнуло лето. Жара мертвила. Открытые окна не приносили прохлады
- горячий ветер нес песок, и осадок в чайных стаканах скрипел на зубах.
Пропотевшие воротники рубашек вбирали пыль, превращаясь в наждак, и до
крови стирали шею. Сидеть в кабинете стало мукой. К середине июня жара
выдавила из Города всех, кто мог себе позволить уйти в отпуск, спрятаться
на дачах и в деревнях или в санаториях у пригородных водохранилищ.
Я этого себе позволить не мог. Я жил в крохотной комнатушке
академического общежития, похожего на облупленный кусок бетонных сот,
стоймя вкопанный в землю. А Дима тогда вообще нигде не жил. Он очередной