"Патрик Модиано. Вилла "Грусть"" - читать интересную книгу автора

мгновение меня охватывал дикий ужас, но тут Ивонна выходила из воды и
ложилась рядом со мной, чтобы позагорать.
В одиннадцать часов, когда в "Стортинге" становилось очень людно, мы
уходили купаться в бухточку. Спускались с террасы ресторана по шаткой
подгнившей лесенке, сохранившейся со времен Гордон-Грамма, на усыпанный
галькой и ракушками пляжик. Здесь было маленькое шале со ставнями на
окошках. На скрипучей двери вырезаны готическим шрифтом две буквы "Г" -
Гордон-Грамм - и дата: 1903. Он, наверное, собственноручно построил этот
игрушечный домик и приходил сюда поразмыслить в одиночестве. Чуткий,
предусмотрительный Гордон-Грамм! Когда начинало слишком припекать, мы
уединялись в шале. Сумерки, ярко освещенный порог. Еле слышный запах
плесени, к которому мы в конце концов привыкли. Снаружи - шум прибоя,
такой же непрерывный и успокаивающий, как звук отскакивающих теннисных
мячей. Мы прикрывали дверь.


Она плавала и загорала. Я зачастую сидел в тени, как все мои восточные
предки. После полудня мы возвращались в гостиницу и часов до семи-восьми
не выходили из номера. Ивонна возлежала в шезлонге на лоджии, я
пристраивался рядом в белой "колониальной" панаме, я очень дорожил ею, она
- одна из немногих вещей - досталась мне от отца, к тому же мы с ним
вместе ее покупали в магазине "Спорт и климат" на углу бульвара Сен-Жермен
и улицы Сен-Доминик. Мне тогда было восемь лет. Отец собирал вещи перед
отъездом в Браззавиль. Зачем он туда ездил, он мне так и не объяснил.
Я спускался в вестибюль за журналами. Поскольку в гостинице
останавливалось много иностранцев, там продавались почти все издания
Европы; я скупал все сразу: "Оджи", "Лайф", "Штерн", "Конфидансиаль", "Мир
кино". Бегло просматривал напечатанные жирным шрифтом заголовки свежих
газет. Что-то все время происходило в Алжире, в метрополии и во всем мире.
Мне не хотелось ничего об этом знать. Я надеялся, что в иллюстрированных
журналах нет обзора событий. Не надо мне никаких новостей. Я снова впадал
в панику. Чтобы немного успокоиться, я выпивал в баре рюмку чего-нибудь
крепкого и поднимался в номер с целой кипой журналов. Мы листали их,
развалившись на кровати или прямо на полу перед раскрытой балконной
дверью, и заходящее солнце бросало на нас золотистые блики. Дочь Ланы
Тернер зарезала любовника матери. Эррол Флинн умер от сердечного приступа.
Его юная любовница как раз спрашивала, куда ей стряхнуть пепел, и он успел
перед смертью указать ей на разинутую пасть чучела леопарда. Анри Гара
умер под забором. Принц Али-Хан погиб в автомобильной катастрофе в
Сюренах. Радостные сообщения мне не запомнились. Некоторые фотографии мы
вырезали и наклеивали на стены. Администрация гостиницы, кажется, не была
на нас в претензии.
После обеда время тянется. Заняться нечем. Ивонна слоняется по номеру в
дырявом черном шелковом халате в красный горошек. Я забываю даже снять мою
старую "колониальную" панаму...
Журналы с выдранными страницами валяются на полу. Повсюду разбросаны
тюбики крема для загара. Пес спит в кресле. Мы слушаем пластинки на старом
проигрывателе. И забываем включить свет.
Внизу заиграл оркестр, и в ресторане собираются посетители. Когда
музыка смолкает, слышен гул голосов. Изредка из общего шума выделяется