"Владимир Митыпов. Геологическая поэма" - читать интересную книгу автора

Мир не закончен
и не точен,-
Поставь его на пьедестал
и надавай ему пощечин,
чтоб он из глины
мыслью стал. [4]

Нет, неспроста запали в память эти строки. Они, скупые, но столь много
в себя вместившие, ждали своего часа - и вот явились, когда сказалась в них
нужда. Таково, очевидно, свойство настоящих стихов; для того они, надо
полагать, и пишутся или, по крайней мере, должны для того писаться. Строки
эти стали как бы постоянным эпиграфом к дальнейшим размышлениям этого и
последующих вечеров и дней, стержнем, на который нанизывались мысли, не
всегда, впрочем, безукоризненные, шероховатые, с острыми углами, режущими
гранями, словно образцы, отбитые в маршруте резким ударом геологического
молотка.
Валентин начал издалека и, называя про себя занятие свое критическим
краеведением, обнаружил, что до постыдного мало знает о прошлом родной
Сибири. Смешно сказать, о войне Алой и Белой розы, о Йорках и Ланкастерах
ему было известно куда больше. Ну, Ермак... ну, Ерофей Хабаров... "бродяга к
Байкалу подходит..."- вот, пожалуй, и все, что прежде всего приходило в
голову. Хрестоматийные фигуры, славные дела... Но там, за дымкой столетий,
маячила, оказывается, и иная "хрестоматия". Всеобъемлющее беззаконие
являлось вообще чуть ли не нормой жизни старой Сибири. Назначаемые сюда
воеводы, губернаторы дичали почти поголовно не то от окружающей дикости, не
то от внутренней к этому предрасположенности и совершали удивительные вещи.
Так, один из них своим непомерным самодурством и жестокостью довел население
вверенного ему края до того, что жители соседнего городка, Верхнеудинска
[5], собрали ополчение и, двинувшись ратным походом через Байкал, осадили
его иркутскую резиденцию. Другой, задумав, видимо, перенести военно-строевую
выправку петербургских проспектов в основанный казаком Похабовым Иркутск,
приказывал отпиливать иногда чуть ли не половину дома, чтобы "спрямить"
улицу, подгулявшую в смысле ранжира. Возможность беспрепятственно творить
произвол доводила власть имущих не только до метафорического, но и до
натурального сумасшествия, как это было с начальником нерчинских заводов,
вообразившим себя - ни много ни мало - царем Сибири. В таких условиях
чумазая и хищная, по выражению историка-демократа Щапова, местная буржуазия,
не скрываясь, вела себя на манер худших азиатских деспотов. К примеру,
золотопромышленники, желая избавиться от лишних хлопот, приказывали
тяжелобольных рабочих попросту выбрасывать куда-нибудь в тайгу, подальше от
глаз людских. В свое время стали достоянием гласности случаи, когда одного
пораженного гангреной несчастного нашли объедаемым муравьями, а другого -
тоже полумертвого и тоже полуобглоданного - вырвали из пасти волка...
Неприятно врезались в память промелькнувшие в одной из старых книг
слова Нессельроде: "Сибирь была для России глубоким мешком, в который
опускали наши социальные грехи и подонки..." Граф и канцлер, последователь
циничнейшего прагматика Меттерниха, ведал, что говорит. Стало быть,
сибирскому жителю впору было слезно взмолиться: "Люди добрые, чем же мой дом
хуже вашего, что шлете ко мне сюда все, от чего рады избавиться сами?!"
Богом и начальством обреченный вместе с чадами и домочадцами жить в "мешке