"Василий Митин. Тропинка в жизнь (Повести и рассказы о начале Сов.Власти)" - читать интересную книгу автора

бы об этом. Но вышло все по-другому.
Большое розовое солнце тихо выползло из-за края земли и лениво
поднялось над полями. Пастух погнал коров на пастбище. В избах хлопают
двери, брякают ведра, хозяйки хлопочут около печурок. Надрываются петухи.
Громко кудахчут куры. В хлеву у Дуни жалобно мычит недоенная корова. Б
избе тихо, занавески на окнах задернуты.
Вчера Дуня получила похоронную на мужа. И не заплакала, а поначалу даже
вздохнула с облегчением: не придется объясняться и расстраивать мужа
горьким признанием, все равно не могла бы скрыть.
...Накануне Первого мая подружка Настя уговорила Дуню отметить праздник
вместе:
- У тебя никого нет, никто не помешает, давай хоть раз повеселимся
по-настоящему, а то совсем как старые бабы. С ума сойти! Я хоть на вечер
уйду от своей ведьмы. Твое счастье, что одна живешь, сама себе хозяйка, а
меня старуха заела. Ведь годы наши самые молодые, с мужьями пожили почти
ничего. Он там поди не теряется, знаю я его.
Озорной Насте досталась строгая свекровь, которая не сводила с нее
глаз. Но за такой, как Настя, не уследишь.
Праздник состоялся. Дуня с Настей приготовили праздничную закуску и
сами принарядились. В гости к подружкам пришли двое. Их пригласила Настя,
а может, сами напросились: не так чтобы очень молодые, но и не совсем
старые, крепкие ребята - интенданты, заготовители.
Пили разведенный спирт. Дуня с непривычки сразу захмелела. Плохо
помнит: что-то пели, как-то танцевали под патефон и снова пили. Проснулась
на своей пышной кровати в обнимку с тем, который назвал себя Игорем. Как и
когда ушла Настя с другим гостем, не помнит. Игорь еще два раза приходил к
Дуне темными вечерами и уходил перед рассветом...
Дуня очень терзалась. Сняла как-то увеличенную проезжим фотографом
карточку: она-невеста, онхудощавый, белесый, с неприметными чертами лица,
с застенчивой улыбкой на тонких опущенных губах, с двумя морщинами над
переносицей, разлетевшимися по сторонам, словно крылышки ласточки. Оттого
казался он лаивньш и удивленным. Совсем непохож на того бесцеремонного
интенданта. Ей стало стыдно до боли: неужели такая распущенная,
бессердечная?
Ведь Петруша ее берег, остерегал от всего дурного.
Любовь? Какая она? Может, жалость? Так ведь я жалею Петю! А с тем разве
любовь? Озорство и слабость женская. Не любовь это, а изнанка любви, людям
не покажешь, не пройдешься по улице с любимым в обнимку, чтобы завидовали.
Бережно стерла пыль с фотографии.
Макаровна подоила корову, выгнала ее в стадо и занялась на кухне
молоком: немного вскипятила, остальное разлила по крынкам для простокваши
и сметаны, а в конечном счете для масла и творога. Как заботливая хозяйка.
Вошла к Дуне, перекрестилась, по привычке на пустой угол, потерла
платком сухие глаза и запричитала:
- И снова ты осиротела, и снова ты осталась одна-одинешенька, и как ты
судьбу-то" свою будешь улаживать? Не довелось тебе, Дунюшка, вдоволь
порадоваться своим замужеством. И ждать-то тебе некого теперь. И некому
утешить молодую - ни отца, ни матери. Поди и подружки не заглянули к тебе.
Только я, старая, не забыла твоего тихого муженька, помолилась за упокой
его душеньки да тебя, горемычную, пожалела.