II

Поезд шел вторые сутки. Поля сменялись лесами, потом снова начинались поля. Рано наступал вечер. Окна задергивали занавесками. Лампочка слабо освещала одно купе, в остальных стоял полумрак. Стучали колеса. Ребята, поспорив о том, чья очередь занять верх, забирались на полки. Перед сном рассказывали сказки и разные истории, но сказки наскучили, истории тоже не получались. Не засыпали долго, а утром поднимались чуть свет.

К концу третьих суток начались подмосковные дачи. Летели заборы, телеграфные столбы и платформы, московское небо летело навстречу.

На перроне ожидала толпа. Из вагонов кричали и на перроне тоже кричали и толкались. Наташа стояла у скамьи, держась одной рукой за чемодан, а другой за мешок. От волнения Наташа боялась выглянуть в окно, а когда все-таки выглянула, сразу увидала Катю и маму. Катя махала портфелем и дергала маму за рукав. Наташа не разглядела маму. Она вся вдруг ослабела и не могла поднять чемодан. Катя протолкалась в купе и принялась трясти Наташу за плечо, приговаривая:

— Вот ты какая! Выросла! Мама! — кричала Катя в окно. — Она выросла. Она высоченная стала!

Дома Наташа всему удивлялась. Она несколько раз повернула выключатель, озаряя комнату светом и погружая ее во мрак. Присела на диван, радуясь тому, что он пружинит. Раскрыла книжный шкаф. Она шумно восхищалась вещами, потому что стеснялась высказать свою любовь к маме и Кате. Катя задавала бессвязные вопросы, не дожидалась ответа и снова спрашивала. Потом пили чай. Наташа разложила на тарелке Фенины лепешки и поставила бутылку с медом. Она старалась сделать равнодушный вид, но лицо у нее само расплывалось в довольную улыбку.

— Ой-ой! — закричала Катя. — Ты роскошно жила в своей Нечаевке. Мама, иди скорей питаться!

Наташе было приятно. Пока они ели, Наташа рассматривала их поочередно. Мама не изменилась. Она только стала молчаливей, чем раньше. Кроме того, Наташе показалось, что мама стала меньше ростом. Впрочем, все в доме стало меньше. И круглый стол перед диваном, и кожаное кресло, в котором можно было утонуть, забравшись с ногами, и даже рояль. Мама сидела в кресле и мешала ложечкой чай. У нее были худые руки с голубыми жилками. Мама улыбалась, слушая, как Катя болтает.

Наташа подумала: «Как хорошо, что мы вместе!»

Ей захотелось потереться щекой о мамину руку с голубыми жилками. Но за два года в Нечаевке она отвыкла ласкаться и стеснялась.

А мама, как будто догадалась, потянулась к Наташе и потрепала ее курчавые светлые волосы.

— Вот и приехала, — сказала мама. — Мы стосковались по тебе, выдумщица!

Наташа зарумянилась от радости и хотела ответить: «Мамочка! Как я тебя люблю!», но неожиданно для себя кивнула на Катю и сказала:

— Она тоже выдумщица.

— Обе вы у меня, — усмехнулась мама.

Мама не изменилась. Но Катя стала другой. Новое было неуловимо и неясно.

— У тебя глаза какие-то стали, особенные, — сказала Наташа.

Катя покраснела и ничего не ответила.

— Как я рада, — призналась Наташа, блаженно вздыхая, — что приехала домой.

В это время за окнами что-то глухо ударило. Сначала ухнуло, потом мерно и неторопливо прокатилось — тах, тах, тах.

— Браво! — закричала Катя. — Счастливая Наталка: только приехала — сразу салют!

Они выбежали на улицу. Наташа спотыкалась в темноте. Катя вела ее за руку, и Наташа пыталась объяснить на ходу:

— Знаешь, мы подъезжаем к Москве, а я думаю — вдруг отвыкла. Вдруг приеду, а мне все равно. А оказывается…

Снова ухнуло, в небо взлетели зеленые, желтые и красные ракеты. Небо расцвело, рассыпалось сверкающим дождем и погасло. Наташа смотрела молча, боясь что-нибудь пропустить. Когда небо вспыхивало и после осыпалось на землю блестящими брызгами, видны были резкие очертания зданий, стремительные линии улиц и силуэты людей. Было празднично и строго.

Утром Наташа сквозь сон услышала: кто-то присел к ней на кровать. Она зарылась поглубже в подушку, но чья-то рука легла ей на глаза.

— Уйдите, выспаться не дадут! — пробормотала Наташа и вдруг проснулась, сразу села и увидела маму.

Мама была одета и держала на коленях портфель.

Наташу охватил неожиданный восторг. Она обняла мамину шею, и они посмотрели друг на друга изумленными и счастливыми глазами.

— Батюшки! — сказала Наташа. — А я думала, что я в интернате и меня кто-нибудь будит.

— Нет, — ответила мама. — Но ведь тебе там было неплохо? — спросила она тревожно.

— Что ты! — возразила Наташа, поняв, как мама беспокоилась за нее все это время. — Там было замечательно. А все-таки дома лучше.

— Теперь не так, как до войны, — сказала мама. — Теперь труднее.

— Чепуха!

— Не чепуха, — настаивала мама. — Все довольно сложно. Например, тебе придется и учиться и хозяйничать.

— Что ж тут особенного? — беспечно заметила Наташа.

— У меня работа трудная, — продолжала мама: — начальник цеха. Катя тоже целый день занята. Мы дома только ночуем. Ты уж живи одна.

— Что тут особенного? — снова повторила Наташа. — Ночевать ведь вы будете приходить?

— Да.

— Мама! Давай я тоже на завод поступлю, — внезапно предложила Наташа.

Мама поцеловала Наташу в глаза и в лоб и встала.

— Нет. Ты учись. — Она взглянула на часы. — Ну, мне пора на завод.

Мама ушла, а Катя долежала в постели до последней минуты, потом вскочила из-под одеяла, заметалась по комнате. Не глядя в зеркало, она расчесывала прямые, скобочкой подстриженные темные волосы, роняла вещи и, жуя что-то на ходу, упрашивала Наташу сложить книги в портфель и проверить, на месте ли пропуск в столовую.

— Как же ты без меня обходилась? — удивилась Наташа.

— Да уж так. Перебивалась. Наталка, шаркни мне туфли щеткой. И постель убери. В долг. Я за тебя в воскресенье.

Наконец Катя тоже ушла, и Наташа осталась одна. Ощущение счастья не покидало ее. Она рассматривала вещи, радуясь воспоминаниям, связанным с ними. Она перелистала несколько книг. Книги все были прочитаны — на многих мамины надписи.

Наташа решила наметить план действий. Надо было приготовить обед и подать заявление в школу. Однако некоторое время спустя Наташа подумала, что нет смысла для себя одной готовить обед, в школу тоже необязательно идти сегодня же.

Обрадованная неожиданной свободой, Наташа оделась, заперла квартиру, положила ключ в карман и вышла на улицу. Прежде всего она направилась к метро.

«Вот бы сюда Феню!» — думала она, поднимаясь по лестнице.

Проехавшись по всем направлениям метро и выйдя на последней остановке, Наташа оказалась в Сокольниках.

Аллеи парка были безлюдны, деревья стары и голы, уродливо повисли сучья, и ветер гнал по дорожке сухие листья. Наташа постояла в пустом парке. «Неинтересно, — решила она. — Поеду на выставку», — и вернулась в метро. Она сошла на Крымском мосту. «Что такое? — изумилась Наташа. — Все новое. Ничего не узнать».

Массивный, в стальных пролетах мост, легко летящий над водой, нестройные ярусы зданий, уходящие к горизонту, и широкое сизое небо, прильнувшее к крышам, и светлое облако, заблудившееся над просторами города, и каменные берега реки. «Москва! Вот ты какая!»

— Эй, Тихонова! Погоди!

Наташа обернулась. Ее догоняли два интернатских мальчика. Один из них, Федя Русанов, рослый, красивый, загорелый, в пальто нараспашку, и с ним первый его друг — Дима Добросклонов, Тасин брат. Дима был на год моложе Таси, но учился с ней в одном классе. Дима был малокровен, рассеян и всегда что-нибудь придумывал или изобретал. Федя верил всем Диминым выдумкам. Чем фантастичнее были Димины планы, тем больше они нравились Феде.

— В школе была? — спросил Федя Наташу.

— Нет.

— А мы были. Никаких экзаменов — все враки. В свидетельство посмотрели — переведен. Сегодня первая письменная была. Димка решил задачку, на учителя вежливо смотрит, а сам локтем тетрадь двигает. «Добросклонов, вы кончили?» — «Нет, обдумываю». Добросклонов обдумывает, Русанов сдувает. Как-нибудь проживем.

— Вот и плохо обманывать, — сказала Наташа с видом примерной девочки.

Федька усмехнулся:

— Ого! Воспитанная ученица из шестьсот седьмой женской школы! А что, верно — у вас в перемены по коридору парами ходят? А верно — вас вышивать учат? Понабивали вышивками целый класс, теперь учительскую набивают.

Дима захохотал.

— Вот и хорошо, что вышивают, — как автомат, отозвалась Наташа.

Она не знала, как держаться с мальчиками. В интернате жили в одном доме, обедали в общей столовой, работали вместе в поле, и между мальчиками и девочками не было никакой разницы. А теперь, оттого, что Русанов и Добросклонов, которых она хорошо знала, будут учиться в другой школе и у них там будут свои учителя и свои особенные порядки, они сразу становились немного непонятными.

— Ну, — сказала она, — я иду на выставку.

Они пошли втроем. Колоссальных размеров самолет с мертвыми крыльями, изуродованными свастикой, первый привлек их внимание. Наташа обошла вокруг самолета, испытывая чувство легкого отвращения и страха. Федя пренебрежительно свистнул:

— У нас побольше есть. Мне один летчик рассказывал. Только нельзя передавать. Военная тайна.

— Так тебе и расскажет летчик военную тайну! — не поверил Дима.

Федя промолчал.

Пошли искать шестиствольный миномет. Улучив момент, когда часовой отвернулся, Федя пощупал ствол орудия.

— Ух и гады! Ну да против наших «катюш» ни одна их пушка не устоит. Мне один майор говорил, у нас такое орудие изобретают, чтоб из Москвы прямо по Берлину стрелять.

— Обязательно что-нибудь изобрету, — прервал Дима. — Хочешь вместе?

— Пока соберемся, война кончится, — неуверенно ответил Русанов.

— Ну и что такого? Про запас, думаешь, не надо? А вот бы электрическое орудие изобрести! Надо математику и физику изучить.

— Слишком много надо изучать. В кино сходить не успеешь.

— Тебе только бы в кино! — рассердился Дима. — Сто раз одну картину смотришь. Без высшей математики и артиллеристом быть нельзя. Что ж, ты, значит, и артиллеристом быть не хочешь и изобретать не хочешь. Кем же ты хочешь быть, объясни мне.

— А разве я говорил, что не интересуюсь математикой? — сразу сдался Русанов. — Вовсе и не говорил. Мне одни капитан рассказывал, как они на дальнобойных орудиях работают. Там, брат, все на расчетах. Там пропадешь, если вычислять не умеешь.

Мальчики забыли о Наташе. Наташа сосредоточенно рассматривала дуло орудия, прислушиваясь к разговору. Она никогда не умела изобретать и завидовала мальчишкам, потому что уменье изобретать казалось ей теперь самым необходимым и важным делом. Она постояла и незаметно ушла домой.

Дома была мама. Она сидела за столом, отодвинув стакан с остывшим чаем, и читала. Наташа знала мамину привычку читать урывками — за едой и между делом.

Катя растянулась на диване, с раскрытым учебником, и, внимательно глядя в потолок, шевелила губами. Она готовилась к семинару.

— Была в школе? — спросила мама, откладывая книгу.

Наташа приготовилась к упрекам.

— Нет, — коротко ответила она.

Она ожидала, что мама огорчится и начнет подробно рассказывать о воображаемой девочке, которая все делает, как надо.

Но мама ничего не стала рассказывать и только посмотрела на нее с любопытством.

— А где ты была?

Казалось, маме интересно было узнать, изменилась Наташа или осталась прежней.

— Ездила по Москве, — с хмурым видом сказала Наташа.

— Почему такая сердитая вернулась? — спросила мама.

— Не хочу так просто жить. Хочу помогать фронту. Катя помогает, ты помогаешь. А я?

— А ты учись, — мягко возразила мама. — Учишься хорошо — значит, помогаешь.

Наташа догадалась, что мама считает ее попрежнему маленькой. Она решила доказать, что давно уже выросла, все понимает и умеет умно и даже тонко рассуждать.

— Значит, «хор» по литературе получила — фронту помогла?

— Ну?

— А если «отлично», так еще больше помогла?

— Конечно, больше.

Наташа язвительно рассмеялась.

— Ах, оставьте ваши сказочки для глупеньких детей!

Мама так удивилась, что даже встала.

— Что это такое? Ну что это такое? — проговорила она расстроенным голосом.

Наташа смутилась, хотя не поняла, почему ее слова так не понравились маме. Когда маме не нравилось что-нибудь, она ходила по комнате и молча хмурилась. Наташа попробовала защититься привычным способом.

— Не хотите объяснить, так и не надо, — проговорила она.

Катя физкультурным прыжком соскочила с дивана.

— Я совсем зазубрилась! — сказала она потягиваясь. — Мамуленька, что делать, науки меня утомляют. Разреши немножко поразвлечься. В госпитале кино.

Она надела берет, сначала набок, потом прямо, потом снова набок, наконец, рассердившись, сдвинула его на затылок и, вполне равнодушная к своему наряду и своей привлекательности, направилась к двери. Она вернулась, опрокинув по дороге стул, поцеловала маму в висок и пригрозила Наташе:

— Ты не буянь, а то мы с мамой устроим спектакль «Укрощение строптивой».

Мама подошла к Наташе и потрепала ее кудрявые волосы.

— Хочется, чтобы девочка была настоящим человеком.

— А ты объясни, — уныло промолвила Наташа.

— Нехорошо, когда девочка рассуждает развязным тоном о том, что ей неизвестно, — сказала мама. — Школы существуют, дети учатся. Стране нужны образованные и честные люди.

— Ладно, — согласилась Наташа. — Мамочка, когда ты была такая, как я, ты была очень хорошая?

Мама подумала и ответила:

— Я была обыкновенная, но мне всегда хотелось быть очень хорошей.

— Вот, вот, — обрадовалась Наташа. — Мне ведь тоже всегда хочется быть хорошей, но почему-то не получается.

— Если все время будешь стараться, получится, — уверенно сказала мама.

К Наташе снова вернулось счастливое расположение духа, и, усадив маму рядом с собой на диване, она предложила:

— Давай вспоминать.

— О чем?

— О том, как ты училась, как дружила, какие у вас были учителя.

— Согласна. Давай вспоминать. Только по очереди — мне ведь тоже хочется узнать про Нечаевку.