"Рауль Мир-Хайдаров. Велосипедист" - читать интересную книгу автора

Османбека-ага. Общий вид набросал на отдельном листе ватмана, в красках, как
должно быть в натуре. Не поленился, подсчитал даже расход материалов и
стоимость работ. Чабан был обрадован и тронут таким подарком и при всех
объявил, что жалует Руслану Октая - каурого жеребца, победителя последней,
осенней байги. Поскольку Октая Руслану держать было негде, да и конь ему был
ни к чему, чабан скакуна продал и, как ни отказывался Маринюк, вручил ему
деньги, - хороший скакун в казахских степях иногда дороже машины стоит.
Второй проект он вычертил для человека, прибывшего издалека. Мазар он
заказал для дочки, ловкой и смелой наездницы, нелепо погибшей в скачках, где
она одна соревновалась с джигитами. Стройным, изящным, высоким, выше всех
остальных, спроектировал он склеп для юной Айсулу.
Сделал он мазар и для "панфиловца", парня из этих мест, погибшего в
грозном 41-ом под Москвой на Волоколамском шоссе. Эта работа настолько
увлекла Руслана, что он неожиданно решил поступить в архитектурный институт,
"гонораров" вполне хватало для безбедной студенческой жизни лет на пять.
Может быть, спроектировал бы Маринюк еще не один мазар, но больше к нему не
обращались, отпала необходимость, каждый теперь выбирал себе по вкусу из тех
шести, что уже выросли на осыпавшихся могилах. Как в песнях, ставших
народными, авторы не упоминаются, так и в зодчестве, если оно стоит на
народной основе, творенья становятся безымянными, и в этом, наверное,
признание таланта.
Много позже, возвращаясь в Мартук или из Мартука, он, как и все
пассажиры, льнул к окну, когда неожиданно возникали на горизонте мазары, но
никогда не признавался, что он архитектор этих сооружений, хотя обычно
пассажиры горячо спорили о его давней работе.


Отроческая любовь к Вале Комаровой прошла у него в первую студенческую
весну, и рана эта, как и свойственно молодости, затянулась скоро, не оставив
сколь-нибудь заметных следов. Следующей осенью, вернувшись в город с
каникул, Руслан влюбился вновь.
Училась Она в музыкальной школе, жила в большом красивом доме
неподалеку от общежития, и виделась ему такой возвышенно-неземной, что рядом
с ней Валентина показалась бы бедной Золушкой.
Вокруг него и в общежитии, и в техникуме было много девчонок, добиться
расположения которых не составляло бы труда, но его тянуло к другим,
недосягаемым, словно из другого мира, девушкам. Она и впрямь оказалась для
него недосягаемой, мечтой, хотя все оставшиеся три года учебы он упорно
добивался ее внимания. Единственно, чего он достиг: она знала, что он есть,
и что он в нее влюблен. Уезжая, он рискнул прийти к ней домой попрощаться.
На вопрос, можно ли ей написать, она спокойно спросила: "Зачем?" Но,
спохватившись, видя, как больно слышать ему это, сказала: "Я поздравлю вас с
первым же праздником". Но так никогда ни с чем и не поздравила.
Маринюку часто вспоминался силуэт девушки, склоненной над фортепиано.
Единственная радость тех лет, что в ее доме были большие окна с легкими
тюлевыми занавесками и огней не жалели, - люстра под высоким потолком
искрилась тысячами хрустальных солнц. В этот дом на улице 1905 года, в
далеком Актюбинске и шли его письма с берегов Сырдарьи. Ни на одно из них
она не ответила. Может быть, заносчивые подруги даже посмеивались над ней,
что ее воздыхатель забрался так далеко - в какой-то совхоз... Но безответная