"Хуан Мирамар. Несколько дней после конца света " - читать интересную книгу автора

вспоминать, выходя со двора на улицу и привычно радуясь безлюдью. - Жутко
было холодно там в тени, какой-то даже ледок чувствовался в воздухе, и
солнце низкое всегда, как вот сейчас".
- Очень похоже на Финляндию, - сказал он наконец вслух, что стало у
него в последнее время уже привычкой, опять поправил на спине рюкзак и пошел
вниз по широкой Безаковской, бывшей Пушкинской, бывшей Петлюровской, а
сейчас Земле Софийского патриархата и как улице пока безымянной.
Идти предстояло далеко, до самого Голосеевского леса, где он с Ивановым
и Штельвельдом договорился в очередной раз ждать Капитана Нему этой ночью.
Он свернул на Красноармейскую, которая чудом избежала переименований при
всех последних властях и принадлежала теперь Белым Братьям. Эта мистическая
секта, наделавшая в мирное время много шума своим совращением молодых умов
и, казалось бы, искорененная советской властью, теперь вдруг опять возникла
и развила в ожидании конца света бурную деятельность. Сектанты заявили свои
права на "позвоночник" города, как они выражались, - две длинные улицы,
Красноармейскую и знаменитый Крещатик, делившие пополам правобережный город.
Права свои Братья защищали активно, и на Красноармейской вполне можно было
угодить под перекрестный огонь их автоматов и карабинов Черных гусар из
Печерского майората, то и дело пытавшихся захватить "позвоночник".
Он шел и внимательно смотрел то вперед, то по сторонам, но, видимо,
опасаться было некого - Красноармейская была пуста, только собачья "свадьба"
весело перебежала улицу далеко впереди.
Профессор сравнительной типологии Аврам Рудаки, "лицо персидской
национальности", как он себя называл, был похож на странную нездешнюю
птицу - маленькая головка с длинным хищным носом венчала долговязую фигуру в
широком плаще до пят, рюкзак на спине казался сложенными крыльями. Он широко
шагал по круто спускающейся с холма Красноармейской своими длинными ногами,
наклоняясь вперед, и, казалось, вот-вот расправит сложенные крылья и тяжело
взлетит над поблескивающей в косых лучах плиткой тротуара.
Шагая по Красноармейской, он привычно перебирал в памяти события
последних лет: ужас и панику первого дня, когда на небе с небольшим
промежутком появились четыре солнца; давку на вокзале, когда он отправлял в
Россию семью дочери; страшные слухи первых дней, толпы на папертях и
непрерывный колокольный звон; первое землетрясение и переселение в подвал.
Вспомнил, как исчезла в одночасье власть, как бежали из города на своих
"мерседесах" толстомордые "народные избранники" и как бандиты приходили в
университет, умоляя, предлагая огромные деньги испуганным профессорам, чтобы
только те объяснили, что произошло и что делать; как началось движение
луддитов, как громили компьютеры, как исчезли деньги, как потом все
понемногу привыкли и стали как-то жить.
- Если это жизнь... - сказал он вслух и увидел, что из подъезда к нему
идут двое, один из них, повыше, держал в' руке древко с остатками какого-то
флага.
"Интересно, какой там был флаг?" - некстати подумал он и, сунув руку в
карман, нащупал там пугач, подарок Вольфа Штельвельда, и тут же вспомнил
предупреждение Иванова: "Вот им тебя и пристукнут, как только вытащишь".
- Дывы, жид! - сказал высокий своему товарищу, но тот никак не
прореагировал: вытаращив глаза, он старался удержать подступавшую к горлу
водку. Перегаром несло от них так, что даже Рудаки, человек привычный и сам
не без греха, поморщился.