"Хуан Мирамар. Несколько дней после конца света " - читать интересную книгу автора

его заинтересовали Аборигены, усевшиеся в кружок как раз посреди холла, -
какие-то они были не такие.
"Интересно, как у них с отправлением естественных потребностей", -
подумал он и тут заметил, что Аборигены действительно какие-то странные -
они выполняли гимнастические упражнения: по команде вставали, поднимали
вверх руки, приседали и раскачивались из стороны в сторону, но не это было
необычным, странно было то, что они были одеты в одинаковые мешковатые
костюмы сиротского серого цвета и лица у них были разные.
За два года все уже привыкли к тому, что Аборигены ходят лишь в
символических набедренных повязках и все одинаковые, будто отлитые в одной
форме. У этих же лица были разные, а один даже был с усами. Более того, лица
некоторых из сидевших в холле Аборигенов показались Иванову знакомыми.
"Черт знает что происходит", - подумал он и собрался уже выйти на
улицу, когда заметил, что вся широкая лестница, ведущая на второй этаж,
усыпана книгами. К книгам Иванов был неравнодушен.
"Пойду посмотрю", - решил он и, осторожно обходя Аборигенов и еще раз
убедившись, что лица некоторых из них кажутся ему знакомыми, пошел через
холл к лестнице.
Вся лестница была буквально покрыта книгами. Иванов взял одну -
оказался какой-то труд по экономике, другую - тоже что-то про маркетинг и
менеджмент.
"Ну да, это же "Академия", другого здесь и не должно быть, зато сырье
какое хорошее".
Он стал собирать книги в мягких обложках и запихивать в свой рюкзак.
Запихнув книг десять-пятнадцать, он заторопился на выход - смрад становился
невыносимым. Выходя, он еще раз бросил взгляд на Аборигенов, и опять лица
некоторых из них показались ему знакомыми.
"Удачно начался день, пятнадцать книг на литр потянут".
И он поспешил на встречу с Переливцевым.
"Загадки, - размышлял он теперь, сидя на скамейке на остановке
"Логическая", - загадки. Каждый день новые загадки. Такое складывается
впечатление, будто кто-то специально все это устраивает, развлекается: то
четыре солнца, то звезды каждую ночь другие, то Аборигены, а теперь и среди
Аборигенов какие-то перемены: приоделись, лица разные, но самое, конечно,
непонятное - это Панченко. Он это, нет сомнения, он. Не мог я ошибиться. Ну
и что? Что, если он? Как это объяснить? Воскрес?".
В воскресение и вообще в бога Иванов не верил, то есть не верил в
обычное его толкование. Бог для него был скорее синонимом гармонии,
разумности окружающего, а Панченко эту гармонию и логику мироустройства
нарушал, и это не могло не раздражать Иванова.
"Надо двигаться, уже четвертое солнце садится, а отмахать придется еще
километра четыре. Аврам там уже, наверное, ждет меня".
Он решительно встал, подтянул лямки рюкзака и зашагал в сторону
Голосеева, где, должно быть, уже ждал его Аврам Рудаки, и куда позже (всегда
он опаздывает) должен был прийти и Штельвельд, и где была у них назначена
встреча с капитаном Немой.
"Фантазер Аврам, неисправимый фантазер, - Иванов уже подходил к
Выставке, - как ребенок, всегда у него новые игры и игрушки, но, должно
быть, он прав - делать-то что-то надо, иначе все потеряет смысл".
Он вошел на территорию Выставки передового опыта - непрочного памятника