"Игорь Минутко. Искушение учителя (Версия жизни и смерти Николая Рериха) " - читать интересную книгу автора

старинном особняке и известном всей богемной Москве, появились трое: молодые
поэты Сергей Есенин, успевший выпить еще днем, бледный, голубоглазый,
нервно-возбужденный, со светлыми полосами, волной падающими на лоб, и Осип
Мандельштам, с легким загаром на лице, с курчавой черной головой и
уныло-задумчивый. Третьим был молодой коренастый человек в черной кожанке,
под которой угадывалась кобура револьвера, смуглый, коротко стриженный, с
бородой и усами, которые, однако, не могли скрыть его молодости: румянец на
крепких щеках, пухлые детские губы, некая угловатость - все говорило о
крайне юных годах чекиста, возникшего в полуподвальном зале кафе вместе с
известными поэтами. И действительно, нашему герою, весьма важному персонажу
начавшегося повествования, совсем недавно, в марте, исполнилось восемнадцать
лет. Звали его Яков Блюмкин. Забегая вперед, можно сказать: он же -
Константин Константинович Владимиров, Петровский, Моисей Гурфинкель, Ильин,
Исаков, Лама и еще с десяток псевдонимов.
И поскольку в своей короткой, но чрезвычайно насыщенной, противоречивой
и безусловно яркой жизни Яков Григорьевич был причастен, помимо всего
прочего, и к миру искусства своего времени, особенно к литературе, он
обладал не успевшим, увы, развиться писательским, точнее сказать,
журналистским даром, вот его портрет глазами человека богемы - года через
два после описываемых событий:
Яков Блюмкин сразу привлекал внимание: среднего роста, широкоплечий,
смуглолицый, с черной ассирийской бородой. Он носил коричневый костюм, белую
рубашку с галстуком и ярко-рыжие штиблеты. Впервые я увидел его в "Кафе
поэтов": какой-то посетитель решил навести глянец на свои ботинки и
воспользовался для этого уголком плюшевой шторы, разделявшей кафе на два
зала. Яков это увидел и направил на него револьвер:
- Я Блюмкин! Сейчас же убирайся отсюда! Побледнев, посетитель пошел к
выходу, официант на ходу едва успел получить с него по счету. Я, дежурный по
клубу, пригласил Блюмкина в комнату президиума и сказал, что такие инциденты
отучат публику от посещения нашего кафе.
- Понимаете, не выношу хамов, - последовал ответ. - Но ладно, согласен,
пушки здесь вынимать на буду.
(Из книги воспоминаний Матвея Ройзмана "Все, что я помню о Есенине")
Только одно уточнение к этому красочному эпизоду: посетителем-"хамом"
"Кафе поэтов" оказался молодой начинающий актер театра Мейерхольда Игорь
Ильинский...Однако мы забежали вперед.
Итак, живописная троица появилась в кафе, которое уже было битком
набито завсегдатаями; слышалась характерная ресторанная разноголосица, из
которой вдруг вырывались то женский смех, то пьяный возглас, то попытка
начать песню; под сводчатыми потолками плавали клубы табачного дыма; сновали
официанты.
На эстраде, освещенной софитом, стоял маленький всклокоченный человечек
в клетчатом мятом костюме, с галстуком-бабочкой на тощей шее - поэт
Шершеневич - и декламировал, стараясь перекричать шум (что ему плохо
удавалось):
Другим надо славы, серебряных ложечек, Другим восторженных слез. А мне
бы только любви немножечко И десятка два папирос.
Поэт покинул эстраду, за некоторыми столиками жидко похлопали. Взоры
почти всех присутствующих были устремлены на Есенина, Мандельштама и их
спутника из Чрезвычайки, которого многие здесь уже знали.