"Генри Миллер. Улыбка у подножия лестницы (рассказ)" - читать интересную книгу автора

слез - дело нехитрое. Это клоун понял задолго до того, как пришел в цирк. Но
ему хотелось большего. Хотелось делать людей счастливыми, дарить радость
чистую, всесозидающую, а не подсовывать суррогат из смешков и хихиканья под
непременное шуршание конфетных фантиков. Это стремление и привело Огюста к
подножию веревочной лестницы. Ощутить состояние, близкое к трансу, ему
самому удалось лишь единожды, и то по случайности; правда, при этом он не
смог доиграть представление, начисто позабыв свою роль... Когда он очнулся,
ошалевший и испуганный, зал взорвался аплодисментами. На следующий вечер
Огюст попытался повторить этот трюк в надежде, что обезличенный
бессмысленный смех, больше похожий на вороний клёкот, сменится общим
радостным ликованием. Но увы! - его по-прежнему ждало надоевшее потное
рукоплескание влажных ладоней.
Необъяснимый успех коротенького номера раздражал Огюста. Гогот толпы
резал слух. Но однажды вместо смеха раздалось улюлюканье, свист, на арену
полетели шляпы и объедки. Огюст вновь нечаянно застрял на грани реальности и
вымысла. Полчаса зрители терпеливо ждали, потом по рядам пополз недоуменный
шепоток, быстро сменившийся возмущенным гулом... А потом раздался негодующий
рев... Придя в себя, Огюст обнаружил, что лежит в своей гримерке, а над ним
склонилось озабоченное лицо доктора. Вместо лица у клоуна было сплошное
месиво из ссадин и кровоподтеков. На гриме уродливо запеклись багровые
сгустки. Казалось, клоун побывал в лапах мясника-садиста.
Закулисье беспощадно. Администрация цирка немедля расторгла контракт, и
Огюст оказался выброшенным из своего привычного мира. Дважды в одну реку не
входят, решил он и отправился куда глаза глядят. Оставаясь неузнанным, тенью
скользил среди тех, кого учил смеяться. Он не винил людей за короткую
память, но в его сердце поселилась тоска. На глаза то и дело наворачивались
слезы. Поначалу он не придавал им значения. Смахивая непрошеную влагу,
говорил себе, что просто не успел привыкнуть к этой новой жизни, жизни без
цирка, что скоро все образуется. Но шли месяцы, а ничего не менялось. Огюст
страдал, чувствуя, что лишился чего-то очень важного. Не работы,
заключавшейся в том, чтобы веселить народ, - нет, он утратил нечто большее,
без чего жизнь теряет смысл. Он долго ломал себе голову и однажды понял, что
просто-напросто забыл, каково это - быть счастливым. Потрясенный своим
открытием, он выскочил на улицу, поймал такси и попросил отвезти его за
город. Водитель вопросительно обернулся.
- Все равно куда, лишь бы там были деревья, - поторопил пассажир. -
Только умоляю, скорей! Это вопрос жизни и смерти.
За угольным складом одиноко торчало чахлое деревце. Огюст велел
остановиться.
- Вы уверены, что это то, что вам нужно? - удивился водитель.
- Да-да, я выйду здесь, оставьте меня, - последовал резкий ответ.
Огюст тщетно силился воскресить в памяти хотя бы отголосок того
настроения, которое прежде служило прелюдией его вечернему выступлению.
Палящее солнце нестерпимо жгло глаза. "Надо дождаться ночи, - подумал он, -
скоро выйдет луна и все встанет на свои места". Клоун задремал. Ему
привиделся странный и тревожный сон. Он вновь стоял на арене. Ничего не
изменилось, разве что цирк был какой-то странный. Без купола, без стен.
Высоко в небе леденела ненарисованная луна. Казалось, она стремительно
несется сквозь недвижные облака. Вместо зрительных рядов дыбился к звездам
бескрайний гигантский вал. В воздухе трепетала жуткая, оглушительная тишина.