"Алексей Миллер. Украинский вопрос в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIХ века) " - читать интересную книгу автора

полем битвы в борьбе вокруг идентичности", - так определяет современную
ситуацию в украинской историографии известный американский историк
украинского происхождения Зенон Когут.(38) Некоторые российские ученые также
склонны сегодня воспринимать себя участниками сражения.(39)
Между тем первой жертвой таких сражений становится история как ремесло.
История вообще должна стремиться ответить на два вопроса. Как "это"
произошло? Почему "это" произошло? Второй вопрос неизбежно предполагает и
такую формулировку: почему события и процессы развивались так, а не иначе? В
применении к нашей теме это значит, что мы будем рассматривать исторически
реализованный вариант развития русско-украинских отношений и формирования
наций в Восточной Европе как закономерный, но не предопределенный. Таким
образом мы отвергаем детерминизм, свойственный одному из подходов, и в то же
время отвергаем трактовку исторически реализованного варианта событий как
несчастливой, противоестественной случайности, присущую другому. Исходными
для нас становятся вопросы: в чем заключалась в XIX в. альтернатива
исторически воплощенному сценарию, и почему эта альтернатива не была
реализована?
Чтобы ответить на первый из этих вопросов, вернемся к уже цитированному
нами эссе Валлерстайна об Индии. Автор заканчивает его замечанием, что более
или менее похожую операцию "проблематизации прошлого" можно провести
применительно к любой другой, в том числе и европейской, стране. Попробуем
развить этот тезис. Итак, существуют ли Франция, Испания, Великобритания,
Германия, Италия в том онтологическом смысле, который имел в виду
Валлерстайн, спрашивая, существует ли Индия? В течение достаточно
длительного времени, включая и XIX в., все упомянутые государства в разных
исторических обстоятельствах и разными средствами решали в конечном счете
одну и ту же задачу политической консолидации и культурной гомогенизации
нации-государства.
В случае Германии и Италии политическая сторона проблемы была предельно
обнажена - более мелкие разрозненные государства предстояло объединить.
Исход этих усилий не был заведомо предопределен. "В заключительный период
существования [Священной Римской] империи, в конце XVIII в. вполне можно
было представить, что австрийская, прусская или баварская нации станут
политической реальностью", - пишет Клаус Цернак.(40) Другой немецкий историк
Франц Шнабель считает, что альтернативность характерна и для XIX в.: "Шансы
центрально-европейского решения (то есть широкой и относительно рыхлой
федерации немецких государств. - А.М.) были столь же явно выражены в
немецкой жизни, как и малое германское решение (то есть более тесное и более
ограниченное географически объединение Германии Пруссией. - А. М.). До
появления Бисмарка все возможности оставались открытыми".(41) Собственно,
история австрийской нации, окончательно сформировавшейся лишь во второй
половине XX в., показывает, что представление о том, где проходят границы
немецкой нации, могло существенно меняться и позднее. Вовсе
небезальтернативно было и формирование итальянской нации. Различия и
противоречия между Югом и Севером, которые эксплуатирует современная
Ломбардская лига, возникли отнюдь не в XX в. Так или иначе, ясно, что и
Германия, и Италия могли "не состояться", по крайней мере в том виде, как мы
их знаем сегодня. Можно предположить, что в этих странах проблема
объединения настолько доминировала в политической повестке дня в XIX в., что
заблокировала появление политических движений, которые стремились бы