"Максим Михайлов. Мы все осетины " - читать интересную книгу автора

замершему рядом мрачному мужику с пулеметом, и на правой стороне его груди
ярко отразив солнечный луч сверкнул орден Красной звезды. Я пораженно
уставился на него, гадая, откуда у грузинского бандита могла вдруг взяться
боевая награда. Может он просто снял эту армейскую куртку с кого-то, кто был
настоящим героем? Или... Поймав мой пристальный взгляд, усатый широко
улыбнулся мне и зачем-то дурашливо погрозил пальцем, я поспешно потупился,
пряча от греха подальше глаза, мало ли чего ему взбредет в голову?
Тем временем согнанных в кучу беженцев принялись сортировать, вырывая
из толпы и отводя в сторону всех мужчин. Спустя пару минут осетины оказались
разделены на две неравные группы. В первой оказались шестеро напряженно
молчащих угрюмых мужиков и один молодой парень, наверное наш ровесник,
волком зыркающий на неспешно прохаживающихся рядом с оружием наготове
грузин. Вторая группа состояла из женщин и маленьких детей, там царили стон
и плач. Женщины причитали, заламывая руки, тянулись к мужьям. Дети толком не
понимая что происходит, но ориентируясь на поведение взрослых тоже подняли
несусветный вой. Из толпы выделялась стоящая отдельно с краю старуха, та
самая, что кормила нас пирогами. Она стояла молча прямая как палка, стояла и
смотрела на нас, так будто ожидала чего-то. Может она рассчитывала, что вот
сейчас мы вдруг и всех спасем? Это была явно глупая несбыточная надежда,
после всего того, что уже произошло давно стало ясно, что мы не вмешаемся,
чтобы не творили грузины, но она все равно, стояла и смотрела, изредка молча
шевеля губами. Молилась? Или проклинала нас, евших ее хлеб, а сейчас позорно
струсивших, не смеющих заступиться за тех, кого взялись защищать? Почему-то
мне не хотелось знать ответ на этот вопрос и было невыносимо стыдно смотреть
в ее сторону. Чтобы не видеть ее, не встречаться с ней взглядом, я крепко
зажмурил глаза. Не хочу смотреть на это! Не хочу! Ни за что не открою глаз,
пока все не кончится!
Однако глаза открылись сами, открылись широко и испуганно, когда с
дороги раздался пронзительный женский крик. Кричала та самая молоденькая
осетинка, хрупкая, изящная женщина-девушка, на которую я обратил внимание
еще в кузове. Давешний улыбчивый пулеметчик, тот самый, что называл меня
"генацвале", облапил ее сзади медвежьей хваткой и куда-то тащил верещащую и
отчаянно отбивающуюся крепко сжав жадными растопыренными пальцами ее груди,
не обращая внимания на лишь распалявшее его сопротивление. Она извивалась в
его крепких руках, пытаясь вырваться и кричала громко пронзительно, а
пулеметчик смеялся, оглушительно хохотал, заглушая ее крики. Длинный ствол
пулемета со сложенными сошками мотался туда-сюда за его спиной. Я судорожно
сглотнул наполняясь предчувствием чего-то неотвратимого и ужасного, что
вот-вот должно было произойти на моих глазах. Очень хотелось снова закрыть
глаза, но они помимо моей воли оставались широко открытыми и будто
притянутые мощным магнитом следили за слившейся в какое-то извращенное
многорукое, многоногое существо парой. Пулеметчик смеялся, легко унося свою
добычу все дальше и дальше, туда где пропыленный борт нашего "Урала"
прикроет их от дороги. Остальные грузины что-то одобрительное выкрикивали
ему вслед.
- Ну, блядь, это уж слишком, - холодно произнес над самым моим ухом
Пепс.
А следом за его словами сухо и неестественно громко щелкнул автоматный
предохранитель. В нарушение всех инструкций на выездах мы всегда заранее
загоняли патрон в патронник, а потом просто держали автомат на