"Сергей Михеенков. Пречистое Поле " - читать интересную книгу автора

хуторе, дом или добротные надворные постройки, сараи и хлева, полные скотины
и домашней птицы, он, должно быть, тоже не обратил бы никакого внимания.
Только когда он добрался до крыльца и обессилено повалился, рассудок стал
возвращаться к нему понемножку.
"Как же так, - рассуждал Осипок. - Григорий же Михалищин погиб. Да
погиб он! Там, на Десне, и остался. И Ванька Филатенков, дружок его, тоже.
Оттуда никто не выбрался. Никто. Только разве что я один. И то...
выбрался... из навоза в дерьмо... Как же так? А пришел... И голос его, и
шинель вроде его, и лицо. И не постарел совсем. Э-э, да это ж не иначе как
что-то со мной не того. Михаленок погиб, убит, и похоронка на него
приходила", - убеждал он себя, и в какое-то время ему, Осипку, стало даже
весело, оттого, что вот с больной головы такое могло попритчиться серед
ночи. Он потрогал надорванный ворот нательной рубахи, и вновь жестокая ясная
мысль парализовала, обессилила его сознание: да, да, да-а... пришел...
пришел... черед его, видно, и вправду пришел...
Долго караулила его судьба. То обходила, будто на потом откладывала, а
йотом вроде и забывала о долгах, то миловала, то трепала опять и опять, но
всегда удавалось вывернуться, изловчиться, и опять - оседлывал свою жизнь, и
погонял ее, погонял., На что уж тогда, в сорок первом на Десне, или потом,
когда немец неожиданно слабеть стал, отступать, приперла она его, под самое
горло петлю подвела" а все же удалось вырваться и все опять сначала начать.
Сначала... Как это - сначала?
Осинок открыл глаза, но ничего не увидел. Пахло мылом и сырой, начавшей
преть тряпкой. Принюхался. Запах прели был резким, приторно-кислым. Подумал
с возвратившейся к нему прнвыиной злобой: знать, старуха забыла тряпку
из-под таза вытащить да на тыну развесить как следует, все лень ей, ступе,
Нагнуться. Видать, которые уж сутки преет, пол1 портит. Так, гляди, и грибок
какой пойдет... Эх, да что теперь тряпка? Какая, к чертям собачьим, тряпка?
Теперь вся жизнь, считай, кувырком да кубарем. А сначала уж ее не начать. Не
начать. "Невозможно такое, - думал Осипок, - чтобы жил, жил, года наживал,
детей, седину, грехи, и грехи тоже, все не без греха, а потом взял разом -
хрясь! - и пересек, Как жердь топором, с одного маху, и - сначала. Это
только кажется порой, что забыть прошлое можно и можно все сыэнову начать.
На Самом деле так: свою, свою разъедннственную жнэнь всю жизнь живешь...
Чужую-то не переймешь. И захочешь, а - не переймешь".
Годы прошли, будто на быстрых конях прокатили. А не забылись вот.
Спаленное долго пахнет.
"А может, и ничего, - вдруг промелькнуло у него в воспаленном
сознании. - Может, и обойдется? Потаскают, постращают, поплюют в глаза, да и
отпустят душу на покаяние?. Пускай, мол, доживает старик, ну его, дескать, к
черту. А что мне ихние плевки? Что? Плевок, он хоть и виснет на вороту, да и
это ничего, его вытереть можно. Вытер, и все. - И нет ничего. Будто и не
было. А каяться заставят, так я и покаюсь. Покаюсь. Не впервой. Перед
силой-то... А там?.. Там поглядим еще. Он, Михаленок-то, не навек пришел.
Знаю, чего он пришел. Пришел и уйдет. Оттуда навек не возвращаются".
Но тут же ему толкнуло в голову, что оттуда и вовсе не возвращаются. А
Гришка Михаленок вернулся. Вернулся... Да... и за грудки вот его уже
подержал. И рубаху разорвал, гад.
И погрозился еще, что и Иван Филатенков тоже придет, и все, все
пречистопольцы. "Михаленок и тот сразу налетел, - подумал Осипок, - а Иван,