"Михаил Петрович Михеев. Машка " - читать интересную книгу автора

травку. Тебе все равно где гулять, а ее одну я выпускать не решаюсь.
Сейчас - тем более. К тебе она хороню относится. Даже спрашивала. Вот
только поговорить тебе с ней не удастся. Дешифратор не работает, батареи
сели. Санечка обещала сегодня вечером свежие привезти. Да вы и без
дешифратора друг друга поймете. Коровам, говорят, тоже свойственно
сентиментальное восприятие мира. Родство душ, а?
Без иронии Ненашев не мог.
Он взял с вешалки халат, перекинул через плечо и вышел.
Это были его последние слова. Больше я его не слышал. И не видел. Точнее,
увидел еще раз... но лучше было бы тогда на него не смотреть.
Машка находилась под домашним арестом: дверь сарайчика была заложена
березовой палкой. Черешком от лопаты. Я выдернул его, прикинул на руке и
отбросил прочь.
Очевидно, она уже давно стояла вот так, против дверей, в злом напряженном
ожидании, уставив вперед рога. Увидев меня, она попыталась улыбнуться, у
нее не получилось. Тогда, каким-то несвойственным коровам движением, Машка
по-собачьи сунулась носом мне между боком и локтем руки и стояла так
некоторое время, закрыв глаза. Она вымазала мне весь пиджак. Конечно, я
сделал вид, что ничего не заметил.
- Пойдем гулять, Машка!
Она согласно мотнула головой.
Я предложил ей самой выбирать дорогу. Она не пошла через калитку,
вероятно, не захотела показываться на улице, а направилась через огород,
который выходил на опушку леса. Остановилась перед загородкой, оглянулась
на меня. Я выдернул несколько жердей, Машка с трудом протиснулась,
зацепилась за торчащий сучок, оставив па нем клочья шерсти, и направилась
в лес.
Она шла напрямик, пересекая тропинки, через заросли молодых березок и елок
с торчащими, как карандаши, верхушками. Миновала несколько полянок с
хорошей - на мой взгляд - травой. Она не останавливалась, а только
обернулась несколько раз на ходу, чтобы убедиться, что я от нее не отстаю.
Так мы прошагали километра два. Деревья расступились сразу, и мы оказались
на берегу озера, с полкилометра диаметром и, видимо, глубокого, оно было
темное посредине и прозрачное у берегов.
Машка спустилась к воде и начала пить.
Она пила долго, потом поднялась на берег, виновато посмотрела на меня и
направилась за раскидистые кусты.
Я присел на старую обугленную корягу, видимо, заброшенную сюда весенним
разливом. В прозрачной воде гуляли стайки мелких рыбешек; кажется их зовут
гольянами - прожорливые, они выжили из озера карасей, съедая их икру; так
мне рассказала Липа, когда я попросил ее достать рыбы к обеду.
Машка шумно дохнула у меня за спиной.
- Ты бы поела, Машка, - сказал я.
- Н-иу, - ответила Машка.
Плохо было без дешифратора. Хотя интонации Машкиного "нуканья" менялись,
все равно я ничего понять не мог.
Разговора не получилось, но и молчать мне не хотелось тоже.
- Быка ты отделала, это я понимаю. А зачем ты на Санечку набросилась?
Выражение глаз у Машки стало знакомо недобрым.
- Н-ну! - сказала она.